Лапин стоял на высоком берегу. Шла шуга. Едино и мерно двигались большие и серые льдины. Солнце ярким разорванным эллипсом отражалось в темной воде. Наплывали новые льдины, и золотое пятно, словно живое фантастическое тело, меняло свои очертания, напоминая игру сияющих женских глаз. Костя спустился вниз. Людей у реки было много. Смотрели. Мальчик кидал камешки. Камешки льдины не пробивали, отскакивали, прыгали, улетали в воду. Девочка разбила поданный мальчиком большой кусок льда — он рассыпался на продолговатые хрустальные брусочки. Костя отошел в сторонку, разделся. Вздохнув полной грудью, спрыгнул с наледи у берега. Прикрякивая, приседал и вскакивал, проплыл немного, сколь позволяло пространство. Потом выскочил, горячо растер себя полотенцем, залез в тренировочный костюм и побежал вверх по крутому склону берега.
Сережа был еще в бане, когда туда явился Лапин. И скоро так наподдавал в парилке, что не только Сергей, считавший себя гораздым попариться, но некоторые завзятые парильщики в шапках, колпаках и рукавицах стали спускаться с верхнего полка пониже. А Лапин, мясистый и волосатый, прикрыв руками оное место, как футболист в стенке перед штрафным мячом — не то оно не сдюживало, не то от веника оберегая, — хлестал себя, рыча и подпрыгивая, как молодой питекантроп.
15
После учебы сходился в комнате Сергея народ — устраивались проводины. Несли кто что может — на столе появилась литровая банка красной икры, которую прислали Йосе Корнику, прозванному «половым гигантом», откуда-то из дальних краев. На институтской доске объявлений сегодня вывесили ему официальный выговор, поэтому Йоська воспарил, держался гордо, высоко задрав свой громадный нос. При всем своем негаснущем старании низкорослому Йоське так и не удалось найти подругу хоть на часок. Свою безудержную, вечно обсмеиваемую энергию он выплескивал, припадая к скрипке, в таких смятенных, надрывно плачущих звуках, что подругу, как заметил Левка Фридман, хотелось подарить ему на день рождения. О минутах былого успеха он продолжал рассказывать как о чуде, которое хоть и давно, хоть и недолго, но все же с ним было. Говорили, что он талантлив. О Левке Фридмане, представившемся некогда «гением», ничего не говорили. Но это его не волновало — «Солистом я все равно буду, остальное меня не колышет». Икру попробовал Сергей и, никогда ее не евший, объявил, что испорченная, тухлая. Но скоро заглянул Левка Фридман. «Чувак, — сказал, — я тебе ничего не стану говорить. За что боролся, на то и напоролся». Косящий его глаз смотрел на Сергея, но видел икру. Левка съел ложку, причмокивая, прошелся привычно по гигантским возможностям Корника, вот, мол, откуда икру банками кушаешь, и унес «тухлятину» с собой.