Костю всегда удивляли тот общий ажиотаж и возбуждение, с каким люди предвкушают выпивку. Он любил посидеть в компании по ту пору, пока все душевно и слаженно поют. Сам готов был выпить граммов пятьдесят сухого: пригублял и пробовал на язык, предвкушая букет. Но пьянку запредельную, с потерей человеческой и просто физической ориентации — не терпел. Одно предощущение и людская к ней готовность были противны. Тем более, пьяные, каждый отдельно и все вместе, считали своим долгом уговорить его приложиться покрепче, на худой конец начинали приставать с уважением… Но дело даже не в том, он считал, что пьянство — это подмена творческого начала в человеке. Выпил человек, и ему кажется, что с душой что-то произошло, ожила она, раскрепостилась — дала выплеск… Замечал он и еще одно любопытное, связанное с пьянкой обстоятельство. Вот не так давно, лет пять-шесть назад, доводилось ему встречать — у матери собирались, в поездах видел пьяниц — притягивающих к себе, интересных по-своему людей. Страдающих, с неугасшей мыслью: чувствовалось, и в умопомрачении у такого искорка мысли не гаснет совсем, непременно сопротивляется. И словцо у него припасено острое, и энергии полон. А теперь, сколь ни сталкивался с пьяницами — у той же матери — или же бессвязно орут, а больше наливаются и оседают, оседают… Бабы, те еще верткие, балаболят, а мужики — как мухи сонные. Или уж выпито столько, что залита уставшая сопротивляться искорка-то? Или инертность общая и тут сказывается? Так или иначе, творческое начало поубито. Ко всему прочему, выросший среди частой разгульной выпивки, Костя в глубине души боялся поддаться этому одурманивающему зелью.
Из закусок он попробовал только принесенную Йоськой вместо икры рыбу — чир. Поразился вкусу. Почудился в нем запах степей, в которых никогда не бывал. Досадливо поморщился, глядя, как другие рвут эту благородную рыбу и едят словно ставриду из магазина. Как-то все промахивается, все мимо!..
Был билет в кино, даже два. Купленные утром в мечтательных чувствах. Надел костюм — сам не понял зачем? Пошел. Сидел рядом с пустующим местом. На экране светловолосая девушка в раздувающемся свадебном уборе, пронзая окрестность вибрирующим смехом, бежала по черной пахоте. Появлялся высокий стройный смуглый красавец, который, вероятно, в соответствии со своими обычаями должен был невесту украсть, и не иначе, как из-под венца. Трудов это особых ему не стоило — она сама с разлету прыгала ему на руки! Какой уж там: «Но я другому отдана и буду век ему верна». А бедный жених, малорослый, курносый и кривоногий, которого девица, видно, для того и охмурила, чтоб было у кого ее украсть, бежал следом, смешно косолапя, потрясая зачесанными на лоб волосами цвета соломы, лопотал что-то бессвязное, чуть не хныкал… Полипов ему только в носу не хватало до полной ничтожности.