Странное, однако, понимание братства и единства между нашими народами предлагал отечественный кинематограф. Смуглый красавец был, впрочем, непонятно какой национальности, но жених-то, от которого по первому кличу уметнулась из-под венца невеста, совершенно определенной… У Кости даже осталось чувство, что авторы специально делали упор, мол, вот современный русский мужичок… Что это, вжимался Лапин в кресло, словно собирался броситься на экран, известная российская самоуничижительность? Или в погоне за успехом творцы этого важнейшего из искусств призабыли, хуже последних проституток, о чести и национальном достоинстве? Костя со стыдом вспомнил, как он был согласен надеть косоворотку и пойти топать, пьяно покачиваясь и икая, сапогами по святым ликам… По Георгию Победоносцу, по Михаилу Воеводе… которые изображены восседающими на коне и прокалывающими копьем змея или дьявола. Лапин о них имел смутное представление, когда Сергей предлагал роль; пошел в библиотеку, просмотрел книги по русской иконографии и поразился распространенности этого сюжета. Неспроста же, подумал. Почему русские люди встарь боялись, постоянно напоминали себе о необходимости беречься ползучего змея или дьявола, которого изображали часто двуликим: одно лицо там, где и положено ему быть, а другое на животе. Что это за животоликое всепоедающее существо? Нельзя же все объяснить лишь наложением христианской идеологии на языческие традиции или даже тем, что святой на коне с копьем был мил глазу казака… Должна была быть и более жизненная основа. Может, сейчас как раз оно, усмехался про себя невесело Костя, существо это, вырядившись в приятную на вид личинку, а подлинную свою упрятав в живот, выползает к нам с экрана, и откуда еще только не выползает, и подъедает, незаметно подъедает… Его бы копьем, копьем, а мы… Девушка, почти девочка, рядом с ним аж вздрагивала и припрыгивала от восторга — ух, того и гляди, сорвется с места и прыг! кому-нибудь на руки. А иначе, без прыжка, так и замуж не соберется. Женщина по другую сторону — опустила скептически голову набок, преотлично, видимо, понимая, чем бы кончилась в жизни вся эта киношная кутерьма. Сзади за спиной переговаривались и похохатывали парни. Костя прислушался, полагая, что они недовольны происходящим на экране — нимало; ребята, так сказать, безотносительно балдели.
«Спросят с нас, — как всегда запоздало нашел Лапин, что ответить Сереже Лютаеву на рассуждения о «современных Наташах», хотя, понятно, тот в большей степени имел в виду конкретно Милу. — Спросят с нас, с мужчин, как сейчас спрашиваем мы, так последующее поколение спросит с нас. Нужна духовная надежность. И в семнадцатом веке за протопопом Аввакумом никуда бы не пошла его Марковна, не обладай он силой духа, — представлял Костя, как скажет все это Сереже: он в последнее время часто вел с ним мысленный диалог. — Почерпнуть силы мы можем только в чувстве единого древа, в осознании нашей всеобщной целостности…»