Не гнуться мне в поклоне,
Дай бог, не умереть!..
Не гнуться! Не согнут, не настигнут силы злые, ненастные, словно копыта выбивали в широкой Костиной груди. Домчится он туда, вперед, куда хоть убей, надо — иначе и жить зачем?! Не выдаду-у-ут!!!
— Эх, кони, кони, кони!.. — прогремел Лапин тем запрятанным голосом, который иногда в нем прорывался.
И тотчас откликнулась гитара угарным аккордом, взвыла скрипка. Сергей выложил собранные и одолженные на билет деньги. И так ребята погнали коней, без удержу, без света, в неминучий разнос погнали!..
— Давайте вашу коронку! — словно подхлестывая события, предложила звонко Олла.
Фальин и Сергей вскочили, освободили место для сцены.
Кто ни умрет, я всех убийца тайный… —
начал Сергей и сам удивился: так у него от сердца вышло. Не слова он произнес, а тайную, наболевшую обиду: как же это в самом деле, почему он-то во всем, кругом он оказался виноватым?!
Я ускорил Феодора кончину,
Я отравил свою сестрицу,
Монахиню смиренную… все я!
Вместе с пушкинским царем Борисом пытался Сережа постичь, втиснуть в голову понимание той силы, которая оклеветала, выставила перед людьми не таким, каков есть! И каялся!.. Чувствуя вне всякого понимания, что все равно виноват! Один как есть во всем и виноват!.. Он даже как-то забыл, что Фальин будет ему вторить.
Кто ни умрет, я всех убийца тайный…
Я ускорил Феодора кончину,
Я отравил…
Андрюша точно ухватил его интонацию, только чуть утрировал, доводил недоумение до радужного идиотизма. И когда раздалось обычное в таких случаях «ха-ха», Сережа обмер, ровно под набежавшей по грудь холодной волной.
Ах! Чувствую: ничто не может
Нас среди мирских печалей успокоить… —
обратился он ко всем, как к заблудшим собратьям своим, разделял участь и взывал не мириться, вместе искать избавления от этой бесплодной, изнуряющей душу маеты…
Андрюша вторил на той же проникновенной ноте, с той же доверительностью, но намекая на сексуальность:
Ах! Чувствую: ничто не может
Нас среди мирских печалей успокоить…
Сереже показалось, что комнату от хохота передернуло и он из нее выпал. Даже Костя Лапин посмеивался!
Ничто, ничто… едина разве совесть! —
вскричал Сережа яростно, с надсадной верой. Все больше понимая, что никто его не услышит! Невозможно услышать! Потому что сущность его, как пропущенный через призму луч, принимает иную окраску и направление! Сущность его только для того и служит, чтобы быть съеденной! И нет здесь никакого двуединства, а есть одно лишь насмешничанье! У него отнята сущность!
Ничто, ничто… едина разве совесть!
Так, здравая, она восторжествует