— Пойдемте к окну, — предложил я. — Сядем там.
Из окна было видно поле, скамейки, газон и вся дорожка возле здания. Теперь человек с помидорами прохаживался по этой дорожке, на которой была тень.
Глеб Дмитриевич протянул мне карточку. Я покачал головой.
— Нет, я только чашку кофе.
— Никогда не спорю с юристами. — И, пытаясь увидеть официантку, он начал потирать руки. — А когда убивают рыбного инспектора, это какая статья?
— Скажите, вы знакомы с тем человеком? — я показал на дорожку. — Я видел, как вы с ним разговаривали.
Он почесал затылок и засмеялся:
— Если вы собираетесь его судить, то я с ним не знаком, — потом снова повернулся к окну. — Это сотрудник здешнего нашего института. Склочный тип. Довольно-таки неприятная личность. Осколок прошлого. А вы что, тоже его знаете?
— А как его фамилия?
— Рагулин. Я прилетел к ним на совещание.
Сбежав вниз, я распахнул дверь и остановился на дорожке. И он опять пошел ко мне, маленький, виновато улыбающийся:
— Галузо?.. Не ты, Витя?
— Костя?.. Здравствуй, Костя…
Мы схватили друг друга, не видя уже ничего вокруг.
— Ты же был громадный, Костя… Громадный…
— Так чего же ты? А я уже решил, в телеграмме что-нибудь напутано. Следующего рейса ждать хотел.
— А дышишь чего так тяжело?
— Да сердечко чего-то, Витя. Барахлит. Ну, хорошо, что приехал…
Я почувствовал, что кто-то пытается нас растащить.
— А ну, стойте, стойте! Что происходит, Константин Федорович? Объясните.
— Да вот, — нагнувшись, Костя начал собирать свои помидоры, рассыпавшиеся и валявшиеся кругом. — Фронтовой друг, Глеб Дмитриевич.
Я попрощался с моим соседом.
— Слушай, Костя, — спросил я сразу. — У тебя в блиндаже местечко найдется?
— Да о чем говорить, Витя, — ответил он тут же. — Конечно, найдется. Безусловно, найдется.
Мы вышли на площадь и пошли рядом. Может быть, опять молодые, черт нас возьми…
Квартира у Кости была трехкомнатная, малогабаритная, с балконом, обвитым лиловыми и розовыми цветочками, потолки, как это обычно, в трещинах, паркет желтый, начищенный. И пока, повязавшись передником, Костя мыл и резал на кухне помидоры, я успел разглядеть, что из большой комнаты хорошо просматривалась вся улица внизу, затененная, сплошь изрытая узкими длинными траншеями, очевидно, под газовые трубы, почти безлюдная, и залитый ярким солнцем перекресток с трассирующими разноцветными троллейбусами и трамваями, из окна же маленькой, самой уютной и тихой комнатки, которую Костя предложил мне, — его жена и дочь на месяц уехали в Крым — открывался Дон, в этом месте широкий и трудный, и пляж на другой стороне, весь усыпанный неподвижными разбросанными телами, третья комнатка, совсем уже крошечная, выходила во двор, посреди которого под смолисто-черным деревом валялась сломанная деревянная лошадь-качалка. В сорок третьем Ростов горел.