Она вытерла лицо, зачем-то пошевелила шестом, но тут же опустила его и выпрямилась:
— Кто это вам сказал? Может, отец?
— Никто. Поверьте, что никто, Кама. Не отец. Я вам как-нибудь в другой раз объясню. Но я знаю, что это правда. Знаю, Кама.
— Ну и что? Ну и что, если правда? — внезапно выкрикнула она. — Вам-то всем что от меня надо? И меня посадите.
— А то, что вы должны сказать это Бугровскому. Вот что, Кама. Что вы были здесь, что приезжали к Симохину…
Она сложила руки на груди, откинулась назад, и лицо ее скривилось.
— А почему это? А почему это оправдываться? Не человек я, по-вашему, что ли? А еще-то где нам было встречаться, если папа меня из Ордынки гнал, а его убить хотел за меня?.. Это вы по гостиницам можете, вам все разрешается, — ожесточенно выпалила она. — И встречались. И не один раз. Хотела и приезжала. Мне самолетом до Краснодара и денег не надо, а там на такси или он за мной на мотоцикле. Ясно вам?
— Да, Кама… Вот это вы и должны сказать в прокуратуре.
— Нет, хватит мне, Виктор Сергеевич, — отрезала она. — Насиделась с этим Бугровским. Вот так надоело. Всю правду на свете узнала. Поверит он, что ли? Один только будет позор на Ордынку и на папу. Не хочу я опять трепать нервы. И нельзя мне…
— Но почему, почему не пойти? Подумайте, Кама.
— Ай да что вы все понимаете, — отмахнулась она. — А потому, что я беременна, Виктор Сергеевич. Вот почему. Беременна, — негромко, но отчетливо произнесла она. Потом, уткнувшись лицом в ладони, шумно вдохнула воздух, наклонилась и вдруг зарыдала.
Я не успокаивал ее. Сидел и смотрел на черневший рядом тростник. Вот, оказывается, что означал этот ее жест, когда она обнимала себя руками, и который я заметил еще в самолете.
— Да я бы к нему… Даже из Магадана к нему… Такой он на вас на всех непохожий, — выговорила она. — За то в тюрьму и запрятали, что он лучше вас всех. Вот и отсидит за характер. И ничего там не скажет, раз так с ним сделали. А он-то для Ордынки старался… за то этот старый Степанов и наклепал на него, чтоб ему на том свете… А я все равно… его… пусть и до смерти не выпустят… его любить буду. Научили жить. Попомнит Степанова. Научили…
— Отец знает, Кама, что вы беременны?
— Нет, — выговорила она сквозь слезы.
Дождь не переставал, но потянул легкий ветерок, который тихо тащил нашу лодку.
— Теперь понимаете? — сказала она. — Я же последний раз, в августе, когда приезжала к Роберту, мы и хотели папе все рассказать. Но тут это с Назаровым. Папу таскать начали. И я бы еще к нему… Какой уж тут разговор. Не поймете вы нас. У меня папа гордый. Он — человек, — глубоко вздохнула она. — Зубы колотятся. Смешно даже…