— Жень, нехорошо так делать… чужую жену… эксплуатировать. Ты свою заимей.
Евгений ничего ему не сказал, а завёл в спальню и толкнул на кровать. Тот повалился на неё и скоро уснул.
Начался ужин. Все сидели за столом, ели, пили, а Евгений в сарае готовил снасти — для себя и для нескольких важных гостей. Рыбалка для него — дело серьёзное и ответственное. Рыбалит он с раннего детства; ездил на ночь ещё с отцом, когда тот был молодым и здоровым. А потом уже, когда умерла мама, а отец тяжко болел сердцем, ходил на Дон со станичными ребятами и ловил больше всех. Кормил рыбой себя и отца, относил соседям, а взамен ему давали молоко, каймак и сметану. Когда же он окончил школу, устроился работать на колхозную лодочную станцию.
Из лагеря его отпустили на два года раньше срока — за хорошую работу. Колхоза уже не было, казаки остались безработными. Кормились со своих огородов и ловили рыбу. А на всяческие запреты говорили: «Пока Дон течёт, казак рыбу будет ловить». Евгений в лагере много читал, подолгу беседовал с умными людьми, которых там было множество; был в их компании и директор столичного универмага — мясистый еврей Епифаний Ширяевский. Этот любил Евгения за то, что тот частенько помогал ему выполнить дневную норму: распилить толстенное дерево, снести к месту костра сучья, оказывал и другие мелкие услуги. Ширяевский выписывал из Москвы книги, прочитывал их и отдавал Евгению. При этом говорил:
— Вот эту книгу читай раз и два, а если ты уже хочешь быть умным, и очень умным, как наш Соломон, читай и хорошие мысли записывай в блокнот. У тебя нет блокнота?.. Я тебе дам. Вот деньги, будешь в районном центре — купи себе.
Потом, лёжа на нарах, а нары их были рядом, отец Епифаний — так его называли зэки — развивал свои мысли:
— Жизнь такая сложная штука, и всюду тебя что-то выглядывает, и готова залезть в карман, и так, чтобы взять побольше, и ещё сунуть под нос кулак. Да, я много жил, мне давали хорошую должность, ко мне за товаром приходили люди. О-о!.. Если бы ты знал, какие это были люди! Когда он заходит, то ты думаешь: ну, вот — пришёл министр, или даже больше — Хрущёв или Брежнев. Он сейчас скажет: «Епифаний! Открывай свой сейф». Я смотрю и думаю: «Это уже твой конец!» У меня правое ухо имеет слабые нервы; оно начинает дергаться — взад и вперёд, взад и вперёд. Ты работал на складе — у тебя такое бывало? У меня бывало. И почему-то дергается не нос, не глаз, а ухо. Я говорил с врачом, он сказал: обычно нервный тик бывает на щеке. Ну, вот: у всех дергается щека, а у меня ухо. Я смотрю на пришедшего и думаю: говори скорее, что тебе нужно?.. И он говорит: «Я слышал, к вам пришли пыжиковые шапки». «Да, да — пришли, и мы их сегодня же выложим на прилавки». А он машет рукой и говорит: «Зачем на прилавки?.. Пусть они лежат на складе. Не каждому же гою ходить в пыжиковой шапке». И как только он скажет это сладкое слово «гой», с моего уха уходит страх. Оно уже не дергается, а как труба граммофона поворачивается в сторону пришедшего. А этот хороший человек прикажет принести одну шапку, другую, а иногда и третью. И я велю нести. А что, Евгений, ты сам работал на складе, у тебя были шкуры овцы, козы, — тебе жалко шкуру?.. Мне пыжиковую шапку не жалко. И шапки несут, и заворачивают хорошо в бумагу. И если ко мне пришёл человек очень важный, и он мне очень нужен, и он говорит это слово «гой» — я делаю хорошую позу и нежно этак скажу: это вам презент. Я для вас, вы для меня… И он всё понимает, он прячет бумажник и кивает головой. Ничего не говорит, а только кивает.