Примерно через одиннадцать световых лет, примерно через миллионную долю секунды, примерно на высоте ярчайшей звезды Кассиопеи, примерно на выкате трамплина в Холменколлене, примерно когда Магеллан вернулся домой, примерно когда Отто Хаан>{196} величественно кивнул Лизе Майтнер, примерно вместе с первым взрывом Бертольда Шварца>{197}, примерно восьмого мая, четвертого июля, четырнадцатого июля, примерно в первый школьный день, примерно в последний школьный день, примерно у истоков Нила, примерно над Парижем в кокпите «Spirit of St. Louis»>{198}, примерно там и примерно тогда Франциска Греве сказала Давиду Гроту:
— А теперь надо вынуть пленку из проявителя.
И Давид ответил:
— Ну что ж, значит, вынем пленку из проявителя да покажем здесь сейчас, Франциска, на что мы способны!
Интонация Пентесилеи напомнила ему о Пентесилее, об общем собрании и о концепции, о нынешнем дне вообще, и о мокрой колонне, и о человеке у колонны, и о том, другом чрезвычайном положении, и он сказал:
— Если б ты знала, безумная девчонка, как ты меня скрутила, надеюсь, однако, ты никогда в жизни об этом не догадаешься. Покажи-ка кадры на Лейпцигерплац.
Фран, пропустив мимо ушей первое замечание, выбрала две пленки.
Он отыскал нужные кадры.
— А нельзя ли вот эти отпечатать?
Фран принялась за дело.
— За дверью есть зеркало и все прочее. Ты чуть растрепался.
Он вернулся причесанный, застегнутый на все пуговицы, он сказал:
— И ты тоже.
Она ушла, а он выудил из ванночки один из снимков, разглядел его внимательно и перепугался. Быстро положив фотографию в сушилку, он разыскал на полке конверт, сунул туда фотографию, и, когда Фран вернулась, одетая едва ли не слишком аккуратно и едва ли не слишком опять красивая, Давид объявил:
— Номер двадцать четвертый на этой пленке ты, пожалуйста, выпусти из списка. Я бы не хотел иметь такой вид, как Андерман на этом снимке; я бы не хотел когда-нибудь иметь такой вид, а ведь он куда сильнее всех нас.
Фран кивнула, и Давид направился к двери.
— У нас собрание. Ты останешься?
— Да, буду работать, пока меня не выставят… Мне бы такую лабораторию! Тут хоть двигаться можно.
— О да, двигаться здесь можно, — подтвердил Давид.
— Но глоток-другой воздуха мне не помешает, — продолжала Фран и вышла с ним в коридор.
Распахнув окно и тесно прижавшись друг к другу, они выглянули на улицу.
Там почти все стихло, только танковый дизель кашлял где-то неподалеку.
— Провалиться мне на этом месте, — воскликнул Давид, — раз Фриц Андерман не сидит на родине Мольтке, то где же быть Василию Васильевичу Спиридонову? Раз противник Мольтке в Берлине, то не окажется ли друг Мольтке в Берлине? Вполне возможно! Возможно, он командует здесь танками, возможно, его башкир ведет один из них, надымив полный танк. Вот когда ему поневоле вспомнится теория насчет «гадов немцев»! А что на это скажет Василий Васильевич? Ох, представь себе: может, он сидел начальником гарнизона в Нейруппине у Теодора Фонтане или во Франкфурте-на-Одере и там тоже организовал драмкружок, собираясь ставить Клейста с новым Ваней — принцем Гомбургским. Представь только себе, тут его и вызывают к телефону: Василий, садись в танк, двигай опять в Берлин, немец, знаешь ли, все еще ничего не понял. И Василий говорит: пошли, Ваня, отложи прекрасную драму, возьми автомат Шпагина, садись в танк — они думают, у них опять завелась стратегия. Натали придется подождать!