Запахом — пролитое кем-то на снег ванильное молоко мороза.
А границ… границ тут не было вовсе. Хотя, может быть, их просто не было видно. Только летала, рассекая замершее пространство, пьянящая свобода.
Огромное пространство без горизонта. Без времени. Без суеты. Тут было, где расправить крылья — бесконечная сверкающая даль так и манила опробовать ее, обещая захватывающий дух полет.
Только те, у кого были крылья за спиной, тут не летали.
А те, у кого их не было, тем более не задерживались надолго. Да и что им было делать на осколках миллионов тонких зеркал, беспечно, словно облака, плывущих в разные стороны, одновременно и хаотично, и упорядоченно? Плыть вместе с ними в неизвестность? Играть с лучами потерянного слепящего солнца? Стать бликом и затеряться среди отражений?
И все же на одном из осколков с потекшими краями стояли две неясные фигуры, скрытые витающим тут же туманом, какие бывают у водопадов. Казалось, они сами сотканы из застывшего тумана — только более плотного, ослепительно-белого.
Крыльев у них не было.
Они разговаривали — смиренно, с затаенной болью, но с нежностью и непонятной надеждой, и неясно было, то ли только они слышат друг друга, то ли все это зеркально-свободное пространство стало свидетелем их мучительно короткой беседы.
— Я найду тебя, чего бы мне это не стоило. — Слова вырывались легкой дымкой, оседающей на соседних зеркальных осколках.
— А что если мы не узнаем друг друга?
— Не беспокойся. Я узнаю тебя. Веришь?
— Я боюсь…
— Поверь. Ты ведь веришь мне?
— Да, я верю тебе. И я… Я обязательно узнаю.
— Узнаешь. А я — тебя. Ну же, улыбнись. Я запомню эту улыбку.
Их пальцы соприкоснулись, и легкий болезненный ток пробежал по телам, а волосы взметнулись.
— Мне не хочется отпускать тебя. — Каждое слово им обоим давалось с трудом.
— Придется. Ты же знаешь…
— Да. Придется.
Разговаривающие приблизились друг ко другу, словно готовы были обнять друг друга, но не осмелились сделать этого. Где-то раздался молот грома приближающейся грозы, и оба они вздрогнули.
— Ну, мне пора, я пойду чуть раньше.
— Иди… Я тоже скоро буду.
— Приходи быстрей. Хорошо?
— Хорошо… Эй, дождись меня! Слышишь? Мы все сделаем по-другому!
— Я знаю. И я люблю тебя.
Сомкнутые ресницы, затаившиеся в уголках глаз с трудом сдерживаемые слезы отчаяния, шаг вперед, в пустоту, и сверкнула яркая искра — капля жидкого огня, устремившаяся вниз.
Никто не издал ни звука, но, казалось, зябкую тишину разорвал крик отчаяния.
На осколке зеркала осталась лишь одна фигура, обхватившая себя руками и склонившая голову вниз, съежившаяся на несуществующем ветру. И ответом ей была лишь гулкая тишина, переполненная пьянящим спокойствием. Гроза миновала. Лишь слышно было, как мягкие перья снега касаются вершин сияющих далеко внизу гор.