Чем больше мама волнуется, тем настойчивее она приглашает к столу, даже если понятия не имеет, чем кормить гостей. Когда отец влюбился во второй раз (событие, которое моя мать объясняет хроническим недоеданием, отвергая все другие мотивы), это привело маму в такое смятение, что в голове у нее все перемешалось. С одной стороны, она считает, что усиленное питание — лучшее средство от супружеской неверности, но одновременно, будучи человеком общительным, придерживается твердого, хотя и весьма спорного убеждения, что калорийность пищи возрастает пропорционально числу сидящих за столом.
Мадам Тьернесс решила остаться, я слышу ее огорченные восклицания:
— Надо же, все тарелки… и чашки… И стаканы, мадам Кревкёр, стаканы…
Я слышу, как она звякает по стеклу лезвием ножа.
— Все стаканы перебиты. Разлетелись на мелкие кусочки, а те, что не разлетелись, дребезжат и хрипят. Не знаю, найдется ли у вас теперь хоть один целый стакан, мадам Кревкёр.
— Надеюсь, мы будем ужинать в подвале, — вступает контральто. — Там все-таки не так опасно, а здесь по щиколотку битого стекла. Оно уже набилось мне в туфли.
— Надеюсь, вы не порезались? У меня есть йод в подвале.
— О, йод, — отвечает великолепное контральто, — не спасет моих чулок.
— Ваших чулок? — говорит Леопольдина. — А что они…
— Да, — говорит контральто с нарочитой скромностью, — это нейлоновые чулки.
— О-о, — почтительно восклицает Леопольдина, — говорят, из нейлона делают парашюты.
— Пожалуй, лучше вам всем спуститься в подвал и там подождать, пока я приготовлю ужин, — говорит мама.
— Нет, нет, я хочу вам помочь, — протестует Леопольдина.
На мгновение воцаряется тишина. Я жду, что сейчас раздастся голос отца или он появится в подвале собственной персоной в сопровождении контральто. Этого требуют законы театра, но отец, как ни странно, безмолвствует, и его общий с контральто выход в подвал задерживается. Леопольдина щебечет, маму я почти совсем не слышу. Мадам Тьернесс сокрушается, что стекло попало в продукты.
— Я думаю, — произносит важный голос, — что кофе и шоколад лучше выбросить, ну а с коробками сардин ничего не могло случиться.
Мама упорно защищает шоколад и кофе, уверяет, что стекло вовсе не опасно, ссылаясь при этом на своего отца, который якобы рассказывал ей, что в некоторых странах стекло преспокойно едят и это, как известно, никому не повредило. И она уверена, что, если бы Альфонс-Теодор Жакоб, ее бедный отец, мог утолить голод хотя бы битым стеклом, он благополучно доехал бы до границы.
— А тут какой-то жалкий осколок, да что там осколок, какая-то стеклянная пылинка, попала в превосходные продукты, и все их взять да выбросить? Ведь тут хватит, чтобы накормить полгорода, просто бессовестно и неприлично это выбрасывать.