Но придумать развязку к собственной истории оказалось непросто. Может, оборвать ее? Нет, и я продолжаю: у нас ребенок, я трачу на это не один вечер. Я тороплюсь покончить с уроками, ведь мне предстоит в страшных муках рожать, потом выбирать вместе с д’Артаньяном имя нашему ребенку. То это девочка, то мальчик, и каждый вечер все начинается сначала: родовые муки, выбор имени, и все тонет в пленительном тумане беспредельной любви. Нехорошо, когда ребенок растет один, — и у нас рождается второй. Случаются кое-какие неприятности: д’Артаньян заболевает, потом влюбляется в другую женщину. Идет время, все проходит, хотя в конце концов ничего не проходит даром, ибо к чему приводит нас время, которое проходит? Вот уже нашему старшему сыну двадцать, и я не осмеливаюсь подсчитать, сколько же его отцу. Ночью мама входит в мою комнату и видит, что я лежу с открытыми глазами, изнуренная столькими годами счастья.
Я наивно решаю со всем этим покончить и устраиваю грандиозное представление с хэппи-эндом. Мы удаляемся в свою деревню и коротаем вечера у камина, вороша пепел и воспоминания. Дети навещают нас, но у них — не так ли? — своя собственная жизнь. Впрочем, я уже бабушка, правда молодая и еще соблазнительная. У меня полно поклонников, которых я целомудренно отвергаю. Целомудренно отвергаю… А дальше-то что? Я же не знаю, что мне делать с этим старым господином, с которым связана моя жизнь и которого я люблю; я не могу ни позволить ему умереть, ни заставить его дальше жить. Я отвергаю образ вдовы, в глубоком трауре стоящей у разверстой могилы, но что же тогда? Я тону, как на экзамене. Мне еще приходит в голову всякая чепуха, вроде награждения орденом моего великого человека. В нашем имении большой праздник, приехал мэр, муниципальные советники, играет духовой оркестр. Я увязаю в деталях: какую выбрать программу для нашего сельского праздника, какие бокалы подать для шампанского. Д’Артаньян в погоне за модой предлагает кубки, тогда как я знаю, пусть даже я прослыву старомодной, что тут нужны узкие бокалы. Он упорствует с упрямством старика и даже достает кубки из буфета. Я говорю ему грубости, довожу его до слез, у него вырываются сдавленные рыдания.
Наверно, здесь уместней всего был бы фатальный исход. Д’Артаньян умер бы, не успев украсить грудь ленточкой Почетного легиона, к которой он всегда относился с почтительным равнодушием. Свет зари, появляющийся, как наплыв в кино, спасает меня от убийства, пелена моей второй жизни спадает с меня, будто кокон, и я исчезаю вместе с д’Артаньяном в туманной необъятности. К тому времени, как я вышла замуж, с этим ребяческим союзом уже несколько лет как было покончено. У меня сохранилось мучительное воспоминание о той ночи, когда слово «Конец» было написано большими буквами на экране моего окна, и я остерегалась заводить снова какую-либо параллельную жизнь. Я чувствовала себя до того разбитой и истерзанной, словно и в самом деле тридцать лет жила рядом с кинозвездой. И от этой преждевременно наставшей старости ко мне довольно рано пришло благоразумие; я, растеряха и лентяйка, стала приводить в порядок свои бумаги, убирать свою спальню и даже указывать родителям на всякую их небрежность. Мой глупый юношеский запал был похож на старушечью одержимость. На больших листах бумаги для рисования я писала и развешивала по стенам объявления такого рода: «Лиц, которые найдут потерянную пуговицу, просят, даже в случае неопознания оной, непременно класть ее в средний ящик столика для рукоделия». Я встала на страже порядка, и он заменил мне все остальное. Я хотела распоряжаться и своими мыслями, и своими шкафчиками, жить между часом прошедшим и настающим, как между двумя неподвижными и невидимыми колоннами. Когда я вышла за Паскаля, фантазии приходили ко мне только во сне. Вначале я опасалась, что замужество может помешать моим планам на будущее. Мне только-только исполнилось восемнадцать, в родительском доме я, зря времени не теряя, занималась делом и, начав учиться архивистике, старалась в ней преуспеть, для меня важно было как можно скорее вступить на тот путь, где мои склонности превратятся в достоинства.