Ее тон намеренно резок. Сесиль ни секунды не медлит с отпором.
— Ирина, я сама просила Франсуа оградить меня от всех посещений; мне и в самом деле необходим отдых. Вам удалось войти только потому, что он слишком добр и не сумел проявить должную твердость, не злоупотребляйте же его добротой.
Как я счастлив, что она сослалась не на мою слабость и не на хорошее воспитание, а на доброту. Мной овладевает безотчетная радость, которой всегда были окрашены мои чувства к Сесиль.
— Мой муж, — продолжает она, — отнесся с пониманием к моему желанию временно воздержаться от всякого общения с людьми. Я искренне благодарна ему за это доказательство его любви, надеюсь, и вы не сочтете за позор разделить со мной это чувство.
На этот раз слово «позор» обращено против Ирины, и какая-то тяжесть спадает у меня с души. Ирина не двигается с места, как будто ничего не было сказано. Я осторожно беру ее за руку.
— Вы слышали, о чем вас просит Сесиль?
Волей-неволей ей приходится встать, и я провожаю ее во двор. Закрывая за собой дверь, я улыбаюсь Сесиль, и она в ответ понимающе кивает мне.
Пока я сопровождаю Ирину к выходу, она не жалует меня ни словом, ни взглядом. Дверь я закрываю не сразу. Я наблюдаю за Ириной, пока она переходит улицу: ноги у нее, оказывается, ко всему еще и слегка кривые. Есть какая-то невыразимая грусть в ее победоносно уродливом теле. Я чуть было не окликаю ее, но вовремя вспоминаю о Сесиль и закрываю дверь. Ночью меня мучит бессонница. Ирина занимает место быка в моем диалоге с жертвой насилия.
Я не раз спрашивал маму незадолго до ее смерти, что сталось с мадам Тьернесс; она отвечала, что давно потеряла ее из виду. Мне это казалось непростительной небрежностью, словно мама, не уследив за Леопольдиной, не выполнила моей личной просьбы.
— Ах да, — говорила мама, — она ушла на пенсию и перебралась в другой район, куда-то в Утр-Маас. Хотя, может быть, ближе к Куанту.
И она меняла тему. Я хмурил брови.
— Утр-Маас и Куант — это не одно и то же.
— Разве? Я разницы не вижу. В любом случае для меня это очень далеко.
— Жить в Куанте, мама, это совсем не в стиле Леопольдины.
— Значит, Утр-Маас.
— И она ни разу тебя не навестила?
— Ни разу… Ах нет, один раз зашла. Да, конечно, я помню как сейчас, я еще приготовила снежки. Впрочем, возможно, это был торт с глазурью.
— А что она говорила?
— Откуда я знаю… Разве можно что-нибудь упомнить из разговоров мадам Тьернесс? Тем более я уже вечером не помню, что передавали по радио утром. А утром — что я смотрела по телевизору вчера вечером. Она ужасно похудела — вот это мне запомнилось. Свой довоенный вес она так и не набрала.