Раньше, уезжая на гастроли, я каждый день звонил Сесиль. Иногда она звонила мне сама. Эти телефонные разговоры занимали важное место в моей жизни, думаю, и в ее тоже.
К телефону я всегда относился с опаской. Даже с ужасом, ибо он постоянно грозит неожиданностью и всегда застает меня врасплох. Я чувствую себя совершенно беззащитным перед невидимым и бесплотным собеседником. Уже сам по себе телефонный звонок — вторжение в мою жизнь. Мне, которому в простоте душевной и слово-то сказать трудно, этот голос, отделенный от человека и свободно летящий в пространстве, кажется наделенным сверхъестественным могуществом. Что бы этот голос мне ни предлагал, что бы ни требовал, все это обрушивается на меня, как проклятия статуи Командора — неодушевленного камня. От голоса этого мне никак не отделаться, нет от него ни защиты, ни спасения. Можно, конечно, повесить трубку, но не позволяет воспитание: мама старательно прививала мне правила хорошего тона, которые сама получила в наследство от своей семьи — потомственных ремесленников, а они по части правил приличия отличались консервативностью. Я никогда не мог отказаться от приглашения, сделанного по телефону, не исполнить просьбу, изложенную по телефону, и не в состоянии изобрести предлог, чтобы уклониться от разговора. Но вот когда я говорил с мамой или с Сесиль, телефон только усиливал нашу внутреннюю близость, и их голоса, отдаленные расстоянием, таили для меня странное, непреходящее очарование.
«Целую тебя, Чанчес», — говорила мама, прежде чем повесить трубку, а жена совсем просто: «Целую». Их слова долго еще звучали во мне. Если, разговаривая с Сесиль, я смотрел на какой-нибудь предмет в комнате, он на редкость отчетливо отпечатывался в моей памяти, и потом я долго видел его перед собой. До сих пор помню плетеное креслице из гостиничного номера — оно оказалось у меня перед глазами, когда Сесиль впервые позвонила мне, вряд ли я когда-нибудь его забуду, это простенькое, незатейливое креслице. Даже сам звонок звенел для меня иначе, когда я ожидал разговора с женой.
В машине, которую я на полной скорости гоню к Парижу, я не один. Жюльен Кастеллани попросил его подвезти. Жюльен просто создан для амплуа героя-любовника. И хотя сейчас такая терминология не в моде, я все же считаю, что она имеет смысл, когда речь идет о репертуаре, составленном из пьес, подобных «Пересоленному омлету». Внешность у этого парня сногсшибательная. И в жизни, и на сцене он держится лишь благодаря своему росту, плечам героя вестерна, светлым ирландским глазам и очень красивому голосу — голосу на удивление гибкому и мелодичному при такой могучей фигуре. Хорошим актером его не назовешь, но интонацию он умеет схватить точно. В кино Кастеллани в основном занимается дубляжем, специализируясь на разочарованных героях — из тех, кто любит уходить вдаль по пустынному морскому берегу. Это великолепное создание страдает, однако, приступами черной депрессии, целиком зависящими от того, какие чувства в данный момент питает к нему жена Памела, заурядная актриса, без постоянного места работы, стиль ретро с претензией на демонизм.