Эти стычки нравятся мне, Гюстина тоже мне нравится, хотя я долго не могла понять, чем именно. Меня восхищали, как я считала, авторитет, которым она пользовалась, стратегические способности этой маленькой женщины, ее влияние на окружающих, но думаю все-таки, что это — лишь малая часть того удовольствия, которое она мне доставляет. Гюстина привлекает меня тем, что благодаря ей в автобусе устанавливается атмосфера романов «плаща и шпаги», она словно распространяет запах пороха, аромат того мира, где представление о справедливости бесхитростно и целиком доверено взгляду положительного героя. Я осознала это в день ее дуэли с плащом, когда мне захотелось крикнуть: «Вперед, Гюстина!», когда я возненавидела этого человека в сером, хотя разумом безоговорочно одобряла его.
Мы с Гюстиной выходим вдвоем на остановке, где стоит маленькое бетонное сооружение — точная копия того, возле которого я сажусь утром в автобус, на противоположной стороне улицы. Одноногий человек в очках, в своей неизменной спецовке, поверх которой летом надет свитер, зимой — кожаная куртка, и во всякое время года в каскетке, сидит на скамейке слева внутри. Какая бы ни была погода, он ждет здесь Гюстину. Он старше ее, лицо у него смуглое, только подбородок бледнее из-за пробивающейся седой щетины — он, видимо, не слишком усердствует бритвой, потому что борода у него будто навсегда застыла на этой эмбриональной стадии (конечно, бреется он как следует только по воскресеньям). На поводке у него маленькая гладкошерстная фокстерьерша, которая, завидя хозяйку, встает на задние лапки.
Я пропускаю Гюстину вперед. Я вижу, как, покидая автобус, она бросает последний взгляд на своих приверженцев и посылает им воздушный поцелуй. Может, она так поступает из-за собачки, которая, встречая ее, «служит», как в цирке. И я представляю себе Гюстину верхом на лошади, на всем скаку пролетающую сквозь обручи, объятые пламенем.
Она подходит к тому, кого я считаю ее мужем. «Добрый вечер, Заза, добрый вечер, Жожо», — говорит она на одном дыхании. Она целует собачку в ухо, мужчину в щеку. Одним поцелуем, будто вдруг стала скупа на жесты и почувствовала усталость прожитого дня. Жизнь Гюстины на публику кончается здесь, в начале улицы Гинмер. Лицо у нее осунувшееся, как у полководца, вынесшего все тяготы битвы и на пороге своего дома бросающего на землю оружие, или как у старого актера, покидающего сцену.
— Добрый вечер, Огюстина, — говорит Жожо, возвращая ей полное имя, как бы в знак уважения, и они уходят в проливной дождь, в ароматы цветущих роз, в закат, в осенние сумерки и в черноту декабрьской ночи.