С этой минуты мне полегчало, все входило в свою колею. Так мы — Антуанетта, Мари и я — работали добрых полчаса. Я ощущала необъяснимое чувство солидарности, связывавшее их со мной, чувство, которое возникает на работе или в школе, когда нужна тишина. Мы настолько сосредоточились, что все трое вздрогнули; услышав стук в дверь. У мадам Бертело и правда весьма своеобразная манера: она стучит, входя, и уже начинает говорить, внося смятение сразу в наш слух, в пейзаж и в умонастроение. Она стояла посреди комнаты восхищенная и в то же время растерянная.
— Моя золовка родила на неделю раньше и не в той больнице, где собиралась, потому что там еще места не было, представляете?
И она усаживается прямо на стол Мари.
Должна признать, что Натали довольно умелая рассказчица: накидав кучу самых разных сведений, она замолкает, тем самым вынуждая нас задавать ей вопросы, пусть даже только для того, чтобы внести хоть какой-никакой порядок в этот хаос. Антуанетта, разумеется, первой попадается на крючок.
— И как они?
Пока мы с Мари путаемся в выяснении родственных отношений в этом семействе, мадам Клед уже все поняла. Она владеет искусством ориентироваться в самой запутанной генеалогии, знает имена и возраст всех детей нашего отдела, последовательность, в которой они перенесли детские заболевания, — это своего рода оазис точности и порядка в неразберихе ее памяти.
Между ней и Натали завязывается диалог, утомительный и нескончаемый, словно разговаривают два актера, долго репетировавшие текст.
— Прекрасно, они прекрасно себя чувствуют, и мать, и ребенок.
— Мальчик? Девочка?
У Антуанетты особое расположение к девочкам. Всякое преумножение женского рода она воспринимает как праздник. Выясняя имя ребенка, накрепко и с потрясающей легкостью запоминает его, дарит трогательные распашонки и чепчики, тонет в ребячестве и вообще похожа на девочку, у которой впервые появилась маленькая сестренка.
— Девочка.
В глазах Антуанетты вспыхивает ликованье.
— Ее зовут…
— Аделия.
Антуанетта на небесах.
— Мне нравится то, что в нынешнюю эпоху, хотя многое меня, бесспорно, тревожит, давая ребенку имя, не ограничиваются несколькими классическими именами или переходящими по наследству. В мое время множество имен, бог знает почему, считались вульгарными или смешными. Это ведь кое-что значит, правда? Может, наше сознание развивается? Или, может быть, мы становимся терпимее?
Натали вовсе не собирается разводить дискуссию о будущем западного сознания; ее цель прихода к нам вполне конкретна.
— Моя золовка в клинике, тут неподалеку, знаете, на параллельной улице. Мсье Мартино сейчас нет, работу свою я закончила, не могу ли я вас попросить… Мне минут на двадцать.