И тут происходит нечто невероятное: мсье Донно и мсье Маркби в сопровождении мадам Гардедье-Жозафат присоединяются к толпе в коридоре. Все трое прислоняются к стене, а мадам Гардедье-Жозафат принимается курить, как отец семейства в роддоме. Сначала их присутствие несколько остужает пыл собравшихся, но, когда мсье Маркби громогласно заявляет: «Ну и надоел же этот Мартино», — все расслабляются, устанавливается атмосфера близкого триумфа, как бывает, когда освобождают города. Я и сама поддаюсь общему настроению, даже дышу глубже.
Новости, к сожалению, плохие. Карин, Вероника и Эллен возвращаются одна за другой не солоно хлебавши: «Мы преуспели только в том, что к нам без конца приставали». Мари бледна, я удивляюсь тому, насколько она принимает все близко к сердцу. Правда, я удивляюсь и себе, тому, с каким пылом участвую в событиях. Я откладываю свои драгоценные бумажки, тоже иду в коридор, сажусь на пол возле Мари и Антуанетты, они точно резные фигуры на носу корабля — впереди движения.
Мало-помалу разговоры стихают; молчание вскоре достигает наивысшего накала. Пять часов сорок минут. В шесть часов мы будем иметь право не подходить больше к телефону. Впрочем, мсье Мартино и в голову не придет звонить после шести. Поскольку он пытается обвинить Натали в нарушении ее обязанностей, он сам вынужден оставаться в рамках служебного распорядка. Значит, нам остается ждать двадцать минут. У меня такое ощущение, точно мы сейчас выйдем наконец за пределы минного поля, по которому долго шли. Последние минуты чреваты большей опасностью, чем все предыдущие, слишком уж сконцентрировалась в них вся наша надежда, смешанная с осторожностью и ожиданием. Настоящая тревога хватает час за горло. Меня больше не удивляет осунувшееся лицо Мари, то, как мы переживаем этот военный эпизод, кажется мне естественным, точно так же, как естественна возникшая вдруг между нами и так мало нам знакомая: волнующая солидарность, которая, должно бить, рождается среди партизан или тех, кто уцелел после землетрясения.
Меня все больше и больше настораживают пустяки — кто-то встряхнул вынутый из кармана платок, чтобы стереть пот со лба, кто-то нервно барабанит пальцами по стене.
В ту минуту, когда мы начинаем думать, что спасены, в минуту, когда многие уже, бросив взгляд на часы, опустили руку, несколько успокоившись, раздается телефонный звонок. Мадам Клед вскрикивает и хватается за сердце, а Мари шепчет: «Все пропало».
— Сними ты трубку, — говорит Мари, обращаясь к Эллен, — надо попытаться выиграть время. Притворись дурочкой, переспроси несколько раз, кто говорит, скажи, что плохо слышно, а потом позови меня.