Серов зажал ладонями уши и подумал: все сходится к одному — его готовят на «выкидон»! Да он и сам чувствует, что болен, иначе откуда бы эти внезапные пробуждения и звон в голове — надоедливый, готовый свести с ума?!
Как дальше жить? Пенсию дадут нищенскую, а на руках двое стариков. Хорошо еще, не успел обзавестись семьей и детьми, а то чем их кормить? Слава Богу, отец не произнес ни слова упрека, но… Как ни хорохорься, как ни пытайся распушить хвост, придется самому себе ответить на самый главный вопрос — сможешь ли ты работать? А если нет, то что ты будешь есть?
Чай пили в беседке, сплошь увитой цветущим плющом, успевшим по решеткам добраться до самой крыши. И от этого там всегда царили тень и прохлада, что особенно приятно в такое жаркое лето. А чай из старинного тульского самовара, попыхивающего дымком, и варенье из ягод собственного сада — вообще наслаждение — какая же беседа на вечерней зорьке без чая из самовара?
Сирмайс подцепил ложечкой в розетке ягоду войлочной вишни, раскусил ее, ощутив, что она даже в варенье сохранила нежный, чуть кисловатый вкус, и выплюнул косточку. Разве все эти новомодные коттеджи за высоченными заборами с телекамерами и сигнализацией, какие понастроили нувориши и принявшие образ жизни криминальных боссов члены правительства, могут сравниться со скромным двухэтажным домиком, рубленным из бруса и облагороженным кусочком подмосковного леса, забранным по периметру в сетку?
Леонид Сергеевич протянул руку и сорвал небольшой бело-розовый цветок вьюнка — в детстве они называли их граммофончиками. Повертев цветок в пальцах, Сирмайс грустно улыбнулся: где оно, его детство, в какую даль скрылось, почему ушло туда, откуда нет возврата? Пусть оно было не всегда сытым, пусть он когда-то претерпел множество унижений, пусть чего-то недополучил, но отдал бы теперь все, лишь бы вернуть его, хотя бы ненадолго. Ведь только в детстве мы бываем безмятежно и лучезарно счастливы, а что нам чего-то недодали или мы чего-то недополучили, начинаем понимать значительно позже, уже повзрослев и набив шишек на лбу, которым пытались открыть двери, ведущие в светлое будущее. Нет, не всего человечества, а в собственное, которое, как мы считали, принадлежало нам по праву рождения в этой стране.
Как же, принадлежало! «Вспотеешь ждать», как любил говорить отец маленького Леньки — человек тихий, болезненный, но желчный и скрупулезно педантичный. На работе его никогда не замечали и поняли, как не хватает Сирмайса-старшего, только когда он умер. Так вот, отец частенько любил вечером пофилософствовать и поучал сына-школьника: