И что мне теперь делать?
Я понимал, что придется что-то. Ипполит Игнатьевич вызывал у меня не удивление и восхищение, но чувство, близкое к ненависти. Слишком отчетливо я понимал: от этой истории не отвертеться. Сжует изнутри совесть.
Как же — одинокий, больной старик один на один в жутких условиях борется с гидрой неизвестного происхождения, а я занят решением мировой важности вопроса, кем является моя давнишняя любовница — парикмахершей или проституткой?
Предприму.
Завтра. Что-то.
Сегодня дам своим нервам раствориться в сыроватой атмосфере голландской бани. Пусть Лолита журчит свои истории, а я буду соображать.
— Они смотрят на меня оловянными глазами, понимаешь? Старшая, Тоська моя, так прямо и сказала: тебе, мол, эти твои вокзальные твари дороже всех нас. Не дороже, не дороже, но они ведь тоже люди. И потом, я ведь готова вернуться. Но стоит мне к ним, так сразу же — нет-нет-нет, сами-сами! Ушли с работы обе, и выглядит все так, будто я в этом виновата. Они должны сидеть в четырех стенах при живой бабушке. Знаешь, это особый род эгоизма. Нужен виноватый. Можно и пострадать, если есть кто-то конкретный виновный в этом.
Я отпил невкусного зеленого чая, с трудом проглотил отдающую деревом воду.
— Эти мои девчонки — тоже эгоистки. Я им нужна, но не больше, чем моя ванна и унитаз. Разговоров с ними задушевных не завожу, моралей не читаю, за это они меня и ценят. Я не набиваю себе цену, просто знаю: если сбегу, ситуация станет еще хуже. Не намного, не катастрофически, но хуже. Они будут грязные круглыми неделями, болезни, мрак…
Лола встала и пошла в ванную. Она была высокая, плоская, в длинном застиранном халате. В институте ее дразнили «вешалка». При этом доброе, умное, грустное, наверно, даже красивое лицо.
Я слушал, надеясь, что Лола не догадывается, как я далек от ее проблем. Мне бы со своими разобраться. Нина и дедушка. Кто меня заботит сильнее? Наверно, все же дедушка. Потому что с нею все ясно, а с ним — не ясно ничего. Представил, как опять приезжаю в «Аркадию». Представил физиономию Модеста Михайловича — и понял, что не смогу снова сунуться к нему все с теми же подозрениями. Человек мне все так внятно, по-человечески объяснил. Заявить ему, что он врет? Но откуда я знаю, что это так? Кто может гарантировать, что дед не безумен? Страшная сила — чувство неловкости. Я вспомнил какой-то старый английский детектив, где муж во время церемонного приема дает жене бокал, она знает, что в бокале яд, но вынуждена выпить, дабы не создать своим отказом чудовищную неловкость.