Констанс зажмурилась и прикусила губу, чтобы не закричать — и тут же почувствовала во рту вкус крови. Нет, она больше не может пребывать в этом аду. Лучше ей вообще исчезнуть, сгинуть, перестать существовать — ничего не знать и ничего не чувствовать, ни о чем не думать… Забвение — вот что ей нужно. Вечное забвение. Только в забвении она обретет покой.
Она открыла глаза и снова посмотрела вниз на улицу. С высоты двенадцатого этажа мир казался маленьким и суетливым… Что случается с человеком, который падает с двенадцатого этажа? Ясное дело, что: он расшибается насмерть. Она судорожно втянула в себя воздух, пытаясь представить, как это будет происходить — она взберется на подоконник, прыгнет вниз, пролетит все двенадцать этажей и… Потом ее найдут в луже крови с размозженным черепом и переломанными костями.
Громко вскрикнув, она отпрянула от окна. Нет, только не это! Это слишком неприглядная смерть, она не хочет превращаться в кровавое месиво. Она видела однажды труп женщины, выбросившейся из окна, — тошнотворное зрелище. И ведь это, наверное, очень больно… Прежде, чем она канет в небытие, ей будет больно — а с нее боли уже и так достаточно. Нет, нет, она поступит иначе. Она изберет другой путь… Вот только какой?
Решение пришло внезапно — и принесло невероятное облегчение. Ведь у нее есть таблетки! То самое снотворное, которое она принимала на ночь, чтобы избавиться от мучительного видения, возникающего перед ней всякий раз, стоило ей только лечь в постель… Теперь она будет навсегда избавлена от этого видения и ото всех других. Теперь ей больше никогда не будет больно. Она уснет — и не проснется. Что может быть проще этого?
Она знала, что люминал — очень опасное снотворное. И врач, выписывая рецепт, предупредил ее, чтобы она была осторожна и ни в коем случае не превышала указанную дозу… Удивительно, как она не догадалась раньше прибегнуть к этому наипростейшему средству, несущему в себе избавление от всех мук.
Она сняла рабочий халат и собиралась уже выйти из мастерской и приступить к осуществлению своего плана, когда вдруг поймала на себе его взгляд. Он смотрел на нее с портрета, и его глаза больше не лучились, не улыбались ей, как улыбались еще несколько минут назад. Теперь их синева подернулась дымкой, и в них появился упрек и еще что-то, похожее на тревогу. «Не делай этого, — сказали ей его глаза. — Ты не можешь причинить ей такую боль… ей, и мне тоже. Потому что мне будет больно, если будет больно ей».
Она подошла к мольберту. Наверное, у нее разыгралось воображение — глаза на портрете не выражали ничего, кроме… насмешки. Они смотрели на нее в упор и смеялись, так, словно хотели сказать: «Твоя любовь не стоит и выеденного яйца, Констанс. Ты любила меня все эти годы — а я тем временем жил своей жизнью и даже думать забыл о тебе. Ты знаешь, со сколькими девушками у меня было то же, что было с тобой?.. Только они в отличие от тебя не создавали себе романтических иллюзий. Ты же окружила себя иллюзиями и жила все эти годы ими… А теперь уходи. Уходи и не мешай мне и твой дочери любить друг друга».