Все это были какие-то дурацкие мелочи, о чем Марина так и сказала Федору Тучкову.
– Подумаешь, спички! Может, он их на всякий случай носит! Вдруг придется что-нибудь зажечь!
Федор вздохнул – она уже отлично знала эти его вздохи.
– Ты, часом, не носишь в кармане спицы?
– Какие спицы?
– Ну такие… на которых вяжут.
– Зачем?
– На всякий случай. Вдруг придется что-нибудь связать.
Марина страшно обиделась:
– Вчера ты говорил мне, что я сошла с ума, когда я рассказала тебе про ремень и убийство! А сегодня навыдумывал неизвестно что!
– Я не говорил тебе, что ты сошла с ума.
– Говорил.
– Нет.
– Говорил.
– Нет. Я говорил, что это вряд ли возможно. Но теперь я… изменил свою точку зрения.
Марина фыркнула – скажите, пожалуйста, и точка зрения у него есть! Это ее «приключение», и она никому его не отдаст. Она сама во всем разберется. В конце концов, именно она первая поняла, что это убийство, а никакой не несчастный случай!
– Как бы узнать, зачем Вадим собрался в милицию?
– Никак, – сказал Федор Тучков довольно равнодушно и нагнулся, чтобы почесать лобастую пыльную кошку, которая вылезла из кустов и теперь терлась о его ногу.
Когда он нагнулся, с шеи свесился странной формы медальон, похожий на две железки, надетые на толстую цепочку. Он поймал железки и закинул за воротник фиолетовой распашонки.
– Ты можешь пойти и спросить, зачем ему надо в милицию. Выслушать ответ и оценить, правда это или выдумки.
Марина помолчала. Сигарета была невкусная, пахла незнакомым дымом и немного Федором Тучковым, очевидно, потому, что он курил именно такие сигареты. Этот запах у самых губ нервировал ее. Не надо было брать у него сигарету.
Заскрипела высокая ореховая дверь, блеснула на солнце длинная латунная ручка, и показалась бабуся Логвинова. Ясное дело, с пакетиком.
– Кысь, кысь, кысь, – бодро произнесла бабуся и прищурилась на Марину с Федором. – Сидитя, голубки? Воркуитя? Ну воркуйтя, пока дело молодое! Кысь, кысь!
– А вы… откуда приехали, Ирина Михайловна? – вдруг спросила Марина.
– С-под Архангельска я, Мариночка. Село Мокша, не слыхала? Тама Логвиновых тринадцать семей! Знатное село, большое, а раньше-то еще больше было, до войны когда! Много робят рожалось, не то, как щас! Все боятся! Родить боятся, от жисть какая! Измельчал потому народ, Мариночка! Да и конец света близехонек! Батюшка Ферапонт как зачнет про конец света говорить – страсть! Так и дереть мороз, так и дереть, до самых мослов!
– Вы не расстраивайтесь, бабуся, – утешил ее Федор Тучков. – Хотите цитатку?
– Каку… чинарку?
– Очень она нам с вами подходит. – Федор посмотрел на елочки, как будто вспоминая. В булавочных зрачках горели золотые искры. – «Нет и не было от начала мира времени худшего, чем то, в котором не посчастливилось жить нам. Разврат, разложение, упадок во всем – не только в науках и ремеслах, но и в душах человеческих, погрязших в пороке, утопивших в грязи все, что светлого было дадено богами. Недалек тот час, когда наш мир погибнет и на смену ему придет другой, гораздо более совершенный, а человечество будет наказано и канет навсегда».