Именно в моих руках – спички.
Я резко села в постели, сердце бешено колотилось.
Очередной кошмар.
Кошмары начались в ночь, когда вокруг меня обрушились стены тюрьмы, и с тех пор снились постоянно. Я прижала ладони к ушам, заглушая крики.
Это всего лишь сон.
Но то, что я сделала в реальности, куда хуже, чем поджечь дом, полный ни в чем не повинных людей.
Я освободила демона.
Андраса, Владыку Разлада. Демона, который сидел в плену более столетия.
Сидел, пока я не выпустила его два месяца назад. Именно он убил мою мать и других членов Легиона ее поколения. Судя по газетным статьям, которые я собирала с одержимостью, он, скорее всего, убил еще многих людей. Конечно, случались дни, когда я думала о нем немного меньше.
Но сегодня не такой день.
Этот день я провела в библиотеке, читала статьи и копировала погодные диаграммы и карты.
К обеду я выдохлась.
Пока я тащилась через грязный четырехугольный двор, дождь насквозь промочил черные кожаные ботинки, которые мама подарила мне в вечер своей смерти. Благодаря дождям и зимним холодам Пенсильвании пневмония становилась вполне реальной перспективой. Но дело того стоило. Я предпочитала рискнуть и носить ее подарок.
Другие девушки, в форменных юбках и резиновых сапожках, обегали лужи, словно противопехотные мины, и только я топала прямиком по ним. Дождь шел без передышки с того вечера, когда я собрала Орудие – паранормальный ключ, который отпер клетку Андраса, – и с тех пор небеса выглядели такими же сломленными, какой чувствовала себя я.
Как я могла так ошибиться: принять Орудие за нечто способное уничтожить Андраса?
Подробности той ночи впечатались в память, я не могла избавиться от них, как и от кошмаров.
Я сижу на тюремном полу, в руке – цилиндр Орудия, на моих коленях – диски. Джаред, Лукас, Алара и Прист – по другую сторону двери камеры, они торопят меня собрать все вместе. Я цепенею от страха, когда устанавливаю на место последний диск.
Это было всего девятнадцать дней назад.
Девятнадцать дней с той поры, когда я видела друзей или слышала голос Джареда.
Девятнадцать дней с того мгновения, когда я упала рядом с тюрьмой, потому что колючая проволока впилась в мои ноги.
Девятнадцать дней с того дня, когда я сидела в приемном покое больницы, доктор зашивал раны, а полиция допрашивала меня.
Доктор, закончив работу, виновато произнес:
– Все заживет, но у тебя останется несколько шрамов.
Я засмеялась. Шрамы от острых как бритвы колючек проволоки ничего не значили в сравнении с душевными шрамами, которые оставила после себя та ночь.
Спустя несколько часов, когда я наблюдала за бушующей грозой из окна больничной палаты, я услышала за дверью голоса. Я уловила лишь часть разговора, но и этого было достаточно.