А через несколько дней вылупилось двенадцать цыплят, и лишь из одного яйца ничего не вылупилось. До сих пор для меня загадка: было ли это то яйцо, что все время выглядывало из-под курицы, и вправду ли оно негодное. Брат говорил, будто курица знала заранее, что одно яйцо негодное, потому и не хотела его греть. Может, он и прав. Ребенок ведь вроде курицы. Он знает то, чего не знают взрослые, только, когда сам становится взрослым, он все это забывает.
На днях соседский мальчишка дернул мою кошку за хвост. Я решил отвлечь его внимание от кошки и спросил, что он любит на свете больше всего. Мальчишка ответил: «Пирожные». Тогда я спросил его, а может, он любит дергать кошек за хвост? Он ответил, что любит. Славный малыш. А потом он сказал: «Дай мне пирожное! Дай! Дай! Почему ты не даешь мне пирожное? Почему? Почему ты не даешь мне пирожное?»
Да, пожалуй, Вордсворт был не прав, когда назвал ребенка отцом мужчины. Впрочем, кто знает. Я принялся расспрашивать знакомых, любят ли они пирожные больше всего на свете. И любят ли они дергать кошек за хвост? И все эти милейшие люди, как один, воскликнули: «Какая чушь!» Никто из них не сказал, что любит дергать кошек за хвост, и все они назвали тьму вещей, которые любят больше пирожных. Но удивительно, мне показалось, будто то, что они назвали,— это те же пирожные. И еще у меня почему-то мелькнула мысль, что мои знакомые и до сих пор не прочь подергать кошку за хвост. А правда — это останется между нами,— вам иногда хочется дернуть кошку за хвост? И хочется порой проникнуть в витрину кондитерской, когда ставни на ней закрыты?
А ведь я вполне серьезно. Разве можно руководить Лигой Наций, когда мысли твои вертятся вокруг пирожных да еще того, как бы дернуть кошку за хвост? Я просто уверен, что многим и многим следует молиться только так: «Господи, дай мне пирожное! Дай! Дай! Почему ты не даешь мне пирожное? Почему? Почему ты не даешь мне пирожное?»
Ко дню рождения, когда мне исполнилось двенадцать, отец обещал подарить мне краски.
— Если будет себя хорошо вести,— сказала мама.
Я ничего не ответил. Только, по обыкновению, громко шмыгнул носом. Без этого было не обойтись.
— Высморкайся,— сказала мама.
Я считал дни, оставшиеся до желанного срока, и тянулись они так медленно, что мне казалось, я состарюсь, прежде чем он наступит.
Когда оставалась неделя, я решил: пора напомнить отцу о красках, а вдруг он забыл. Но вышло так, что я не напомнил ему — в тот день после школы я разбил окно в нашем сарае. Это я сделал не впервой и, конечно, не нарочно.