— Сорок, — бросил он сквозь стиснутые зубы.
— Ничего не могу поделать. — И это была чистая правда.
Он посмотрел на нее, и в какой-то момент она едва не сказала: «Ладно, сорок». Потом он улыбнулся.
— Вы заключили выгодную сделку, — сказал он с ноткой восхищения в голосе. — Я возьму ее за пятьдесят, но учтите, я требую десятипроцентную скидку.
— Вот как?
— Спросите у остальных. Рассказав, что картину купил я, вы получите гораздо больше этих десяти процентов.
— Верю вам на слово, мистер Баннермэн. Итак, сорок пять тысяч. Продано.
Баннермэн допил виски.
— Превосходно! С вами можно иметь дело. — Он твердо пожал ей руку, словно она была избирателем. — Вы ведь не из Нью-Йорка, правда, мисс… Уолден?
— Я из Иллинойса.
— А конкретно?
— Из графства Стефенсон.
— Я набрал в графстве Стефенсон сорок с чем-то процентов голосов на первичных выборах в 68 году. Там ведь главный город — Ла Гранж, верно?
— Откуда вы знаете?
— Политик никогда не забывает побед, даже малых. Кроме того, мой отец настаивал, что дети обязательно должны знать два предмета — географию и арифметику. Сам он, да будет вам известно, мысленно мог представить любой кусок земли, которой владел — и большую часть земли, принадлежавшей другим. Все это хранилось у него в памяти. Если кто-то, скажем, предлагал участок земли под индустриальный парк в Цинциннати, отец на миг закрывал глаза и говорил: «Нет, не думаю. Это низина, ее заливает каждый раз, когда Огайо выходит из берегов». Понимаете, отец за всю жизнь ни разу не был в Цинциннати, но он настолько хорошо знал страну, что никогда, черт возьми, не нуждался в карте. Моего отца во многом недооценивали!
Она уловила горечь в последних словах. Было ли это простое сожаление о том, что способности отца не встретили должной оценки? Или Артур Баннермэн тоже чувствовал, что недооценен, что он так и не исполнил своего предназначения, а все это произошло потому, что он родился таким богатым?
Она не знала, каким образом развить в разговоре подобную тему, хотя ей бы этого очень хотелось. Взамен она спросила, чтобы уйти со скользкой почвы:
— А как вы догадались, что я не из Нью-Йорка?
— Ну, начать с того, что вы говорите не как уроженка Нью-Йорка. И любой нью-йоркец продал бы мне эту проклятую картину за сорок тысяч просто потому, что я — Баннермэн. Это манера янки — жестоко торговаться с другими янки.
У нее чуть было не сорвалось с языка, что она вовсе не янки — она швейцарского происхождения со стороны отца и англо-шотландского со стороны матери, уроженки маленького южного города, но она не хотела углубляться в генеалогию перед Артуром Баннермэном, и к тому же догадывалась, что это был просто тактичный предлог включить ее в число своих собратьев — белых протестантов.