Она почти слышала голос матери, задающий вопросы, которые сперва казались наивными и невинными, но всегда безжалостно приводившие к истине. Мать Александры многим соседям в графстве Стефенсон представлялась далекой от реальной жизни, казалась такой даже в юности, но за этим удивленным выражением больших наивных голубых глаз и общим впечатлением избалованной южной красавицы, не способной взглянуть фактам в лицо, она была, как хорошо знала Алекса, так же крепка как гвоздь, и вдвое его острее. То, что она не желала знать, она предпочитала не слышать, но скрывать что-либо от нее было невозможно.
Алекса догадывалась, что тут же скажет мать: «Не знаю, Лиз, что бы подумал твой отец» — ритуальная фраза, даже сейчас, шесть лет спустя спустя после его смерти, позволявшая ей не говорить, что думает она. Алекса давно прекратила думать о себе как о «Лиз», «Лиззи», или даже «Элизабет». Теперь Элизабет (или, что хуже, Лиз) казалась ей другим человеком, отличным от нее самой, и это делало общение с матерью еще более затруднительным. Алексу учили «никогда не откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня» — извечный девиз всех фермерских семей, но с тех пор, как она переехала в Нью-Йорк, она выучилась многому другому, и помимо прочего — откладывать то, что возможно. Ей следовало позвонить матери, и чем скорее, тем лучше, но в данный момент не было настроения.
Она взяла телефон, набрала номер и прислушалась к сигналу. Послышалось клацанье, пауза, а потом примерно тридцать секунд звучала песня Мадонны «Материальная девушка». Саймон Вольф менял музыкальный сигнал на автоответчике по крайней мере дважды в неделю, словно чтобы продемонстрировать свое отношение к вещам. «Мы живем в материальном мире, и я — материальная девушка», — пропела Мадонна с чувством, которое Саймон, несомненно, разделял, затем собственный голос Саймона — нейтральный, ничего не выражающий, предложил оставить свое имя и адрес. Это было типично для Саймона — не сказать, что его нет, или он скоро вернется, даже не назвать своего имени.
Саймон не считал, что нужно говорить кому-либо больше, чем абсолютно необходимо. Он был из тех людей, что не только избегают вносить номер своего телефона в справочник, но и даже уничтожают конверты со старых писем, перед тем, как их выбросить, будто кто-то на самом деле может заглянуть в мусорный ящик и узнать их адрес.
— Саймон, это я, — быстро сказала она после гудка. Казалось, прошло уже очень много времени, а никакого ответа, кроме шипения ленты, по-прежнему не было. Она нервно терла пыльной тряпкой кожаную поверхность стола. Неужели он спит? Но даже при нормальных обстоятельствах он был ярко выраженной «совой», для кого четыре часа утра все равно что поддень. Или он просто не желает с ней разговаривать? Это, конечно, возможно, но вряд ли. Если Саймон чем-либо и наслаждался, так это своим участием в чужих драмах. Дайте ему разрыв, развод или попытку самоубийства, и он без промедлений примчится к вашей двери в любое время суток.