— Так плохо. Хуже некуда. — Она мгновение помолчала. Когда заговорила вновь, голос ее стал тише и настойчивей, — Саймон, я не могу здесь оставаться, — почти прошептала она.
— Что?
— Я не могу оставаться здесь одна! — повторила она, сознавая, что голос ее дрожит от подступающей истерики, а она не в силах с нею справиться. — Думала, что смогу. Все было в порядке, пока я занималась уборкой, но как только перестала это делать, поняла, что должна немедленно уйти отсюда.
— Успокойся. Утром почувствуешь себя лучше. Поверь.
— Саймон, я не могу ждать до утра.
Он вздохнул.
— Саймон, я хочу приехать к тебе. Ты можешь отдать мне свободную спальню. Или я могу спать на софе. Пожалуйста! — Она сделала паузу. — Саймон, я не хочу быть одна.
— Эй, успокойся. Я понимаю. Просто не думаю, что это хорошая мысль.
— Да почему это плохая мысль?! У тебя там кто-то есть? Я не думаю, что это так, Господи помилуй!
— Нет-нет, не в этом дело. Ты выглядывала в окно?
— Конечно, нет. Зачем?
— Так погляди! Уверен, что перед твоей дверью расположилась толпа репортеров.
У нее пересохло в горле. Она отложила трубку, подошла к окну и отодвинула штору. Подъезд дома разглядеть было невозможно, но на тротуаре напротив топталось по меньшей мере с десяток мужчин и женщин, включая и репортеров из теленовостей с мини-камерами и фотоаппаратами. Она почувствовала себя как загнанный зверь. Вернулась и подняла трубку.
— Ты прав, — сказала она приглушенно, словно репортеры снаружи могли услышать ее.
— Конечно, прав. Ты — сенсация! Мой совет — оставайся дома.
Мгновение она обдумывала эти слова и отвергла их. Если она что-то и узнала о Саймоне за два года работы у него, так это то, что он пойдет на все, лишь бы его имя не попало в газеты. И ее имя тоже, поскольку она работала на него. Большинство людей его круга тратило массу сил, чтобы быть упомянутыми хотя бы на шестой странице «Пост» или в колонке сплетен Лиз Смит. Саймон прилагал столько же усилий, чтобы избежать любого упоминания о себе и своих делах даже в разделе бизнеса «Нью-Йорк таймс». Толпа репортеров действовала на него так, будто это была толпа линчевателей.
У нее не было никакого желания, выйдя из подъезда, попасть под лавину вопросов и вспышки камер, но это все равно лучше, чем сидеть здесь, похороненной заживо в квартире, где лишь несколько часов назад Артур Баннермэн умер в ее объятиях.
— Самое большее, что они могут сделать — это задавать мне вопросы, — сказала она более уверенно, чем это чувствовала. — И нет законов, по которым я обязана им отвечать. Я не собираюсь сидеть, забившись здесь в угол, поэтому могу пройти через них.