— Я не знал, что вы приехали, — сказал он, улыбаясь. — А когда услышал, забрал поднос у Люсиль и принес его сам. Я не чураюсь порой физического труда. Человек из народа, знаете ли.
Хотел ли Роберт просто напугать ее подобной выходкой? — подумала она. Это было на него не похоже. Роберт разлил чай. Он все еще улыбался, но пристально смотрел на нее.
— Настоящий вопрос в том, что вы здесь делаете? — сказал он.
— Ваша бабушка пригласила меня повидаться.
— Вот как? У меня такое впечатление, что это вы захотели повидать ее. Из-за чего?
Знает ли он? Неужели Элинор ему рассказала? Алекса не могла в это поверить. Миссис Баннермэн вряд ли бы посвятила кого-либо в свои замыслы, даже Роберта, пока не ознакомилась с фактами.
— Из-за некоторых вещей вашего отца, — неубедительно произнесла она, надеясь, что Роберт не станет на этом останавливаться.
Так и произошло.
— Не означает ли это некоторую оттепель с вашей стороны? — спросил он, словно его лично это не касалось.
— Может быть. А она способна немного потеплеть? И вы?
— Я всегда открыт для переговоров, Алекса. В этом и состоит дипломатия.
Она сменила тему. Ей нужно было говорить с миссис Баннермэн, а не с Робертом.
— Это вы были в саду?
— Это не сад, дорогая Алекса. Это Большая Лужайка, в отличие от той, что за домом, ту и называют Садом, по каким-то причинам. Но — да, это был я.
В загородной одежде он выглядел как нельзя более лихо, хотя в действительности, в его облике не было ничего особо неформального. На нем был твидовый костюм, клетчатая рубашка с гладким галстуком, элегантные прогулочные туфли, выглядевшие так, словно вышли из рук лучших лондонских сапожников, и долго, тщательно полировались.
Он потянулся к блюдцу с нарезанным лимоном. Она покачала головой.
— С молоком.
— Вы следуете примеру Элинор, как я погляжу.
— Почему вы смотрели на мои окна?
— Почему? Потому что они были освещены. Прошло много времени с тех пор, как в этих комнатах кто-то останавливался. Это печально.
На миг она ощутила его печаль, поверила в нее. Она была почти готова передать ему документ, заключить мир, принять его условия, какими бы они ни были — но потом он отставил чашку, встал и подошел к окну.
— Вы ведь не хотите ничего этого, — сказал он. — Для чего же вы сражаетесь?
— Я не сражаюсь. Я исполняю желание вашего отца.
— Его желание? Я всю жизнь потратил, слыша об его желаниях. Теперь он мертв, а я все еще о них слышу. Хоть раз бы я хотел услышать о своих желаниях.
Она не видела его лица, но голос звучал резко. Его хорошее настроение мгновенно исчезло, и в напряженности тона было нечто пугающее. Затем он повернулся к ней, вновь приведя себя в доброе расположение духа.