Она стиснула зубы. Утешительные советы, казалось, были специальностью Стерна.
— Я не сижу прочно. Фактически, я нигде не сижу. Я не могу даже найти себе квартиру, если не хочу увидеть свое фото — и адрес — на первой полосе «Нью-Йорк пост». Роберт, кажется, чувствует, что мы должны сотрудничать, как-то разделить контроль, и, пока желания Артура будут уважаться, я на это согласна. Я не хочу судебной войны, не хочу большой огласки. Поговорите с Кортландом де Виттом, мистер Стерн. Узнайте, что у него на уме. Если нечто такое, что можно обсудить, я готова.
— Это ослабляет нашу позицию. Неизмеримо ослабляет.
— Меня это не волнует. Просто сделайте это. Он, вероятно, сейчас в библиотеке.
— Я думал, это библиотека, — сказал Саймон. — Здесь достаточно книг.
— Это кабинет. Здесь есть библиотека, гостиная, столовая, Бог знает, что еще. Где-то есть бальный зал, хотя я его еще не видела.
Она позвонила дворецкому, чтобы тот указал Стерну дорогу.
— Я сделаю, как вы хотите, — сказал он. — Постараюсь выяснить, можем ли мы что-либо обсудить без предубеждения к нашей позиции. Мы исследуем возможности, не более, — жестом он изобразил, насколько ненадежны эти возможности. На миг он замолчал, возвышаясь над ней, выражение его лица было столь же меланхоличное, как у его тезки Линкольна. — Скажите мне, однако, — произнес он, — вы доверяете Роберту? Я должен знать.
Она смотрела на огонь. Обитая панелями комната была темной, но отнюдь не мрачной. Ряды кожаных книжных переплетов поблескивали на полках, картины на стенах были подсвечены.
Довольно странно, но это была одна из тех редких комнат, виденных Алексой, где не было ни фотографий, ни вообще каких-либо других напоминаний о Кире Баннермэне. Взамен здесь был маленький и не слишком искусный портрет матери Патнэма-старшего, написанный, когда та была еще молода, и возможно, еще до того как Кир сколотил свое состояние или же только начинал его создавать. Ее волосы были туго стянуты на затылке, открывая широкий лоб, закрытое черное платье застегнуто еще более глухо, чем требовали обычаи времени, и она не носила никаких украшений. У нее был тот же рот, что у Роберта, и нечто в его выражении, в сочетании с темными глазами под густыми бровями, ясно говорило, что эта женщина легко не сдается, и что, если бы она дожила до старости, то стала бы столь же устрашающей, как Элинор.
— Я так думаю, — сказала Алекса, глядя на портрет. Женщина на нем сумела скрыть от художника большую часть правды о себе, но улыбка на ее губах была двусмысленна, намекала на нечто тайное и весьма сложное. Точно так же, по большей части, улыбался Роберт — улыбкой приятной, но не вполне убедительной и нелегко поддающейся истолкованию. И все равно Алекса решила принять его — и его улыбку — как данность. — Я обязана доверять ему. Он — сын Артура. — Но она не могла забыть того, что видела, — или думала, что видела — в Кукольном домике.