Выражение лица посла могло выражать что угодно, но только не скорбь.
— Семейные дела, — сказал он женщине. — Ничего, что бы касалось тебя, дорогая.
Вернув прочитанный лист помощнику, он отрывисто произнес: — Возвращайся и пошли телеграмму моей бабушке. Сообщи ей, что я буду дома завтра вечером. — Он уже закрыл дверь, но затем снова слегка приоткрыл ее: — И не стой здесь с открытым ртом, парень. В чем дело?
— Я просто хотел сказать, сэр, что очень сожалею…
Посол Баннермэн кивнул.
— Конечно, — сердито буркнул он. — Спасибо. Это, разумеется, огромная трагедия. Но жизнь должна продолжаться.
Дверь захлопнулась перед носом молодого человека. Он услышал, как закрываются замки и звякают цепочки. Потом услышал — или подумал, что услышал — громкий смех, через несколько мгновений сменившийся стоном наслаждения, после чего сеньора Гусман взвизгнула с притворным негодованием:
— Ах, Роберт, грубиян, подожди, по крайней мере, пока мы вернемся в постель!
Просто для того, чтобы убедиться, что он не передал послу ошибочное сообщение, молодой человек развернул бумагу и перечитал текст. Но никакой ошибки не было.
Артур Алдон Баннермэн умер от сердечного приступа в возрасте шестидесяти четырех лет.
В сообщении не было сказано, где и при каких обстоятельствах это произошло.
Патнэм Баннермэн Второй, младший брат посла, узнал о смерти отца ранним утром, направляясь в Центральный парк для своей утренней пробежки.
Он не был прирожденным энтузиастом бега, и хотя в юности у него отмечали большие способности ко всем видам спорта, которые присущи молодым людям его класса, он был лишен тем не менее того яростного духа соперничества, сделавшего его старшего брата легендой в Гротоне и Гарварде. Из двух братьев Патнэм был выше ростом и имел более выраженное атлетическое сложение, но именно Роберт нанес тот знаменитый удар, закрывший счет на последней секунде матча Гарварда против Йеля, и стал считаться одним из лучших в стране игроков в поло.
Даже сейчас, в тридцать шесть лет, Патнэм все еще обладал крепкими мускулами, которые не требовалось укреплять физическими упражнениями, но, в отличие от старшего брата, он начал набирать вес — не много, но достаточно, чтобы каждое утро выбегать на пробежку в парк в старом, еще студенческом спортивном костюме и в точно таких же старых спортивных тапочках, с полотенцем на шее. Он не захотел приобретать себе пижонские кроссовки, предпочитая думать, что он «тренируется», а не «просто бегает», однако для чего он тренируется, было неясно даже ему самому.
Он постоял под навесом у подъезда дома на Сентрал-Парк Вест, вдыхая холодный утренний воздух и пытаясь убедить себя, что наслаждается жизнью. Он не любил рано вставать, если в этом не было необходимости, но он уже стольким людям рассказал о своих утренних пробежках и кроме того стал настолько лучше себя чувствовать, что теперь просто полагал себя обязанным проделывать это ежедневно.