— Никак не верится, — взволнованно заговорил Костя, — что э т о мог сделать человек. Нет! Человек т а к о г о не смог бы сделать! И впервые, Валя, мне подумалось: да люди ли эти фашисты? Значит, правда, что фашисты ведут войну на истребление, что они сознательно поставили своей целью уничтожить как можно больше людей?
— А ты в этом сомневался?
— Сомневался — не то слово. Не знаю, как яснее выразить свою мысль. Воспитали нас такими, что ли, но и ты и я, вообще советский человек и мысли не допускает, чтобы нам захватывать чужие земли, убивать людей. Когда в сентябре прошлого года мы с мамой получили похоронку о гибели брата, Бориса, — он закончил Сумское артиллерийское училище за несколько дней до войны, — я думал, что погиб Боря, так сказать, в честном бою, что ли. А сейчас подумалось: а может быть, во время боя фашистская пуля и не убила Бориса, а только ранила? А когда наши были вынуждены отступить — это было где-то в районе Минска, подошел к Борису, живому, только раненному, фашист, спокойно так вытащил пистолет и пристрелил, беспомощного. И Бориса, и других раненых. Они же не человеки, могут! Бросать бомбы на ребятишек! Это страшно, Валя!
— Страшно! В истребительном батальоне, на занятиях, нас познакомили с «Памяткой немецкому солдату». Ничего человеческого в ней не найдешь. Вот послушай, что требует Гитлер от своих офицеров и солдат, запомнил почти дословно. Он требует, чтобы каждый солдат для своей личной славы убил ровно сто русских. Требует убивать всякого русского, советского, не останавливаться, если перед ним старик или женщина, девочка или мальчик. Требует уничтожить в себе жалость и сострадание и не думать: мол, за него думает он, Гитлер. В одном из публичных выступлений, с которым нас тоже познакомили, Гитлер призвал — это я запомнил дословно: «Истребить славянские народы — русских, поляков, чехов, словаков, болгар, украинцев, белорусов». И еще запомнилось сверхциничное заявление Гитлера: «Мы варвары, и мы хотим быть варварами. Это почетное звание». И ты прав: раненых они добивают. Сам видел…
— Сам, говоришь? — пытливо взглянул на друга Костя. — А где ты мог видеть? Ты что-то скрываешь. Куда ты исчезал в конце сорок первого года и весной этого года? Вернулся — будто подменили тебя. Посерьезнел. Не доверяешь? Думаешь, проговорюсь?
— Да из тебя слова не выколотишь! — засмеялся Валя. — Это сейчас ты разговорился. Верю тебе, как самому себе, а сказать пока не имею права. Не обижайся. И извини: надо в истребительный батальон.
— Завтра я зайду к тебе.