ГЛАВА 30. Похищение Морозовой
Слово, данное арабу, следовало выполнять, чего бы ни стоило, и Эдик, скрепя сердце, решил действовать. В один далеко не прекрасный — для директора Третьяковки — день он уселся напротив картины Ильи Репина «Боярыня Морозова», огромного полотна, против которого Иван и Танька установили такое же по размеру. Поставил столик с красками и кистями, после чего принялся рисовать копию, не обращая внимания на отдельных посетителей музея, которые досматривали последние картины в последние минуты перед закрытием. Это выглядело немножко нагло. Но для охраны и работников галереи — статус возможного будущего директора позволял в их глазах Эдику и не такое. Для действующего директора. Разрешение полагалось спросить, обязательно. Тем более — копии малевать. Даже фотографировать в Третьяковке запрещалось. Наглость. Поэтому Эдик с интересом ждал, когда доносы смотрительниц приведут сюда главного третьяковщика, да что он скажет. Если не прикажет охранникам выкинуть Эдика на улицу, значит, все — спекся старикан. Сломан. Можно торговаться за «Морозову».
Старикан пришел без охраны. Но ждать его пришлось часа три. Музей давно закрылся, ушли даже смотрительницы, и только хмурый мужичок из охранников изредка заглядывал в зал. Рядом, шагах в двадцати за толстой колонной охала Танька, и пыхтел Иван. Чертова Танька привязалась в последний момент, полотно Эдик с Иваном и вдвоем бы перетащили…ну, и от делать нечего, слово за слово, супруги принялись мириться. Или бывшие супруги? Вроде уже развелись… Эта возня очень отвлекала и раздражала. Точно, развелись же — Людочка говорила, что наткнулась на них в уголке музея в таком же примирительном положении. Танька точно больная на голову. И Иван. Надо бы уволить их…но как? В конце концов, какой пример культуры они могут показать в стенах Российского музея каким-то посторонним иностранцам, если те наткнуться?
Подошедший директор Третьяковки еще издали зашипел треснутым фальцетом:
— Это святотатство! Кощунство! Что вы себе позволяете?!
Эдик полностью был с ним согласен. Танька вопила — ну нарочито громко. Просто из вредности. Смущенный за своих некультурных подчиненных, он оторвал взгляд от холста — и понял, что директор обращается к нему. Эдик непонимающе оглянулся на колонну, однако директор, подойдя вплотную, тыкал кащеевский перст прямо в него:
— Да-да! Я к вам обращаюсь! Совсем стыд потеряли! И не глядите туда — молодые заняты хорошим делом, а вот вы?! Чем вы занимаетесь?! Вы сначала дождитесь моей смерти, а потом и копируйте! Хоть всю Третьяковку! Продавайте, растаскивайте — но без меня!