— Ну так как? — жизнерадостно спросил прокурор, чисто выбритый и наодеколоненный. — Будем признаваться или будем запираться, гражданин Поспелов?
Прокурорские пальцы, чуть помедлив, выпустили авторучку и переместились к кнопке включения на японской сверкающей звуковой машине, и Эдик впервые пожалел о том, что отказался от присутствия на допросах своего адвоката. Чума бы мигом просек, как действует на Эдика музыкальный фон допроса, и нашел бы способы заставить прокурора прекратить посторонние шумы. Музобоязнь — язва, а их нормальные люди скрывают. Эдик нормальный. И потому даже от адвоката стремился скрыть свое сумасшествие, точнее — аллергию на Распроповича.
Палец прокурора уперся в кнопку, и Эдик не выдержал:
— Будем признаваться, хорошо.
— Наконец-то. — Троекуров некоторое время удивленно и подозрительно вглядывался в лицо пленника, поигрывая пальцем на кнопке, и Эдик торопливо сказал:
— Я признаю, что продал весь Российский музей, часть Третьяковки и Эрмитажа, правда, пока маленькую часть…к сожалению…
— Погодите, я запишу, — прокурор взял ручку, придвинул бумагу. — Подробнее, с именами, датами… Нет, лучше, если вы сами запишите свои показания. И почему — к сожалению?
— Тогда бы меня вообще не посадили, — сказал Эдик. — Я хапнул слишком мало. Но я исправлюсь.
Прокурор озадаченно сдвинул брови.
— Так вы будете писать?
— Нет. И подписывать ничего не буду. Меня все равно выпустят, — выпалил Эдик, обозлясь на самого себя. — Я бы давно был на свободе, если б не вы. Разве вам мало предлагал Чума?
— Значит, послушаем музыку, — прокурор усмехнулся. — Должен же хоть кто-то в Прокуратуре быть неподкупным.
Музыка, хлынувшая из шести динамиков сбила с табурета Эдика не хуже взвода омоновцев, под невидимыми ударами которых его бы трясло и корчило точно так же, как от убойной этой музыки. Подлый прокурор закрыл глаза и наслаждался, или вид такой слепил, но Эдик все равно этого не видел, его рвало желчью и корчило. Когда на губах запузырилась пена, а хрипы вклинивались в смычковые трели слишком явственно, прокурор выключил виолончель и сухо спросил:
— Будем говорить? Или послушаем музыку?
— Я — росток новой жизни… — прохрипел полубеспамятный Эдик, — за мной стоит Христос…
— Значит, музыка, — прокурор снова нажал кнопку. Он явно не понимал, что имел в виду Эдик. И в конце допроса, уже в спину Эдика, которого уволакивали под руки два конвоира, посоветовал не косить под сумасшедшего, изображая из себя Иисуса Христа. Поэтому Эдик на последнем пыточном допросе попытался в отчаянии объяснить, глядя остановившимися глазами на палец прокурора, ласкающий музыкальную кнопку.