— Я вовсе не пытаюсь косить. Зачем? Скоро меня освободят. Мы оба знаем, что весь Российский музей — подделка, но выводы из этого делаем совершенно противоположные. Я — это новая российская культура. Новая реальность, такая же, как китайский ширпотреб. Я — истина, как Христос, от которой не убежать и с которой бесполезно бороться. Я уже есть. Я — реальность, поймите. Со мной бесполезно бороться, я уже победил. Так станьте такой же новой российской реальностью, возьмите взятку и дуйте на Гавайи. Иначе вы просто обломок ископаемый.
— Если вы — Христос, то я — Понтий Пилат, — сказал Троекуров. — А Понтий Пилат не брал взяток. Вы помните, чем кончил Христос? Вам это нравится? — И прокурор нажал музыкальную кнопку. В последний раз, потому что на следующий день притащенный на допрос Эдик увидел, что аппаратуры уже нет, а стол перед прокурором пустой. Троекуров сидел с каменной рожей, безуспешно стараясь скрыть следы рассеянности.
— Это наша последняя встреча, — сухо сказал Троекуров.
— Музыки не будет? — обрадовался Эдик. Его руки начинали трястись от одного вида Троекурова.
— Не будет. Ваше уголовное дело у меня забрали. Как показывает мой опыт, чтобы благополучно закрыть.
— Не может быть?! — поразился Эдик. — Я же разворовал весь Российский музей, начал потрошить Третьяковку и Эрмитаж…
— Хватит паясничать. Мы оба знаем, что вы — прохиндей, ворюга, аферист, причем настолько крупный, что… — Прокурор замолк, подыскивая слова, и Эдик продолжил:
— …что правоохранительная система России не выдержала моего веса. — Его охватила гордость за себя и за Россию, и прокурор с тоской сказал:
— Сажали и побольше, но давно это было. Раньше наши сети чинили, чтоб ни одна крупная рыбина не ушла…сгнили сети, даже мелочь, вроде организованных бандюг, и те уходят. Пескарей ловим, куда уж удержать такую акулу, как вы. Вы правы, Поспелов. Я взяток не беру, меня и держат за это в прокуратуре. Если кого-то надо посадить, дело поручают мне. И я сажаю — или у меня забирают дело. Ладно. Я привык. Такова сегодняшняя жизнь. Таковы новые правила. Вы не купили меня, вы купили мое начальство. Такое случалось и раньше, и я молчал. Но теперь хватит. Ваше дело я так не оставлю. Вы меня достали. За державу, понимаете, обидно. Эрмитаж вам не продать, Эдуард Максимович. Все материалы уголовного дела у меня, и скоро все газеты…есть же у нас, черт возьми, независимые газеты! — если не наши, то хотя бы зарубежные…пусть через скандал, но я добьюсь нового возбуждения уголовного дела, и уж тогда я тебя раздавлю, Поспелов. Рано радуешься. — Глаза Троекурова горели неземным огнем. — Кто-то должен прекратить растащиловку России.