Она снова отхлебнула пива, не решаясь завести разговор. К счастью, первый вопрос в таких компаниях был стандартным.
– Откуда ты? – тихо, чтобы не мешать певцу, спросила Тави.
Сумасшедшая медленно перевела на нее взгляд. По лицу скользнула растерянность – как будто ей пришлось порыться в памяти, прежде чем ответить.
– Я американка, – наконец произнесла она. – С Аляски. Знаешь Аляску?
Тави ошарашенно кивнула. Ближний свет! Однако что-то она слышала об Аляске, и не так давно. Проскакивало какое-то упоминание… в каком-то важном контексте… нет, не вспомнить.
– Но это не важно, – тут же сказала женщина. – У меня нет дома. Я не такая, как все, я другая, да, другая…
Только теперь Тави догадалась посмотреть на ее ауру – и едва не вскрикнула. Иная. Сильная Иная. Неинициированная, так и не выбравшая сторону… Спутанный, рваный контур. Пылающие оттенки. Пугающе знакомый узор…
Аура Тави была почти такой же.
А ее предшественницу перехватил сам Сивапу, и всезнающий Семен не представляет, что с ней стало дальше…
– Ты – художница? – глупо спросила Тави.
– Художница? – Женщина рассмеялась, обнажая крупные белые зубы. – Нет-нет. Я – Паола. Я – Паола, математик. Но теперь это не важно, не важно… – Она ласково улыбнулась Тави и уставилась в небо.
– С тобой что-то случилось, Паола? Что-то плохое? Ты… встретила кого-то?
– Встретила? – Она покачала головой. – Нет-нет, я не встречала, он всегда был. Я одна, сама… Не помню. Я все забыла. Все, все…
Паола обхватила себя за локти, согнулась словно от боли, и Тави стало страшно. Захотелось оставить несчастную в покое, не бередить ее память. Но она не могла. Там, куда она могла убежать от этой женщины, поджидал только ледяной асфальт.
– Не рассказывай. Покажи мне, – тихо попросила Тави и раскрыла свой разум. Паола не инициирована… но у Тави не было ничего, кроме веры в то, что она – сможет.
Глаза женщины были черны, как нефть, и безумны, как вопль белой чайки. Они встретились со светлыми глазами Тави – и та, кувыркаясь, полетела в черно-белый провал.
* * *
…две улыбчивые остроухие собаки с хвостами-бубликами тащат санки, выбрасывая сверкающие снежные буруны. В санках сидит маленькая Паола, закутанная в тысячу меховых одежек, онемевшая от счастья, почти парализованная восторгом. На руках у нее меховые варежки, расшитые толстой синей ниткой, самые красивые варежки на свете…
…лыжи – продолжение ног, руки сливаются с палками, сердце ломится из груди. Паола рвется к финишу, за которым вопит толпа зрителей. Среди них – ее родители. У отца узкие смешливые глаза и круглое темное лицо. Бледная мама зябко прячет руки в муфту, из-под круглой меховой шапки выбилась светлая прядь; она так и не привыкла к холоду, и здесь ее держит только любовь к мужу и дочери. Еще она любит эскимосский фольклор и Джека Лондона. А папа любит Паолу и маму, ходить на лосося, дрессировку ездовых собак. Паола уже достаточно взрослая, чтобы понимать: у них не совсем обычная семья. И сама она – немного необычная. Чуть-чуть иная…