– Что происходит? – возмущенно спросил он. – Андрей на звонки не отвечает, ты не отвечаешь…
Тави отвела глаза и упрямо выпятила челюсть.
– Прекрати играть в молчанку, я ведь знаю, что ты меня слышишь! Мне звонят из Дневного Дозора какого-то Краби, несут невероятный бред, мол, Андрей сошел с ума, а ты просишь защиты у Темных… Где вы вообще?!
– На пляже загораем! – рявкнула Тави. Яда в ее голосе было столько, что он должен был расплавить остатки телефона – однако тот уцелел.
– Ты мне не ерничай! – нахмурился Семен. – Дозоры стоят на ушах, в вашу дыру несутся из Бангкока, меня шеф выдернул… Ты уже не ученица, чтобы беззаботно творить что в голову взбредет, на тебе лежит ответственность, за косяки будешь отвечать перед Трибуналом!
Тави, прищурившись, смотрела сверху вниз на маленький экранчик. Семен грозил и ругал, но его лицо сохраняло въевшееся в черты выражение простоватой хитрости – хитрости деревенского мужика, невежественного, но мудрого. Наставник опять отыгрывал какую-то роль, опять мутил и манипулировал. Ей захотелось пнуть по треснувшему экрану ногой.
– Семен, вы воспитывать меня хотите или сказать что-то конкретное? – спросила она.
– А я и говорю, что твоя безответственность и легкомыслие…
– Слушайте, позвоните Андрею, а? – нетерпеливо попросила она. – Расскажите ему про ответственность и… косяки.
– Настя…
– Меня зовут Тави, – отрезала она.
Повисла недолгая пауза. Потом Семен странно напряженным тоном произнес:
– Вот оно что, – и отключился.
Несколько мгновений Тави смотрела на мертвый экран телефона. Белая трещина змеилась по нему, как разряд молнии. Девушка шевельнула мобильник ногой – от движения от него отвалилась еще какая-то деталька – и, пожав плечами, завела заглохший мопед. Надо было спешить.
* * *
Новая развилка: здесь заканчивался асфальт. Тень масличных пальм лежала в глине, превращая дорогу в фиолетово-золотистую тигриную шкуру. Тави поехала медленнее: здесь было скользко, а от домов, скрытых в глубине плантаций, на дорогу могла выскочить коза или собака, а то и ребенок. Ход мысли, прерванный звонком, восстановить не удалось, и Тави сама уже не понимала, куда и зачем она едет.
У девушки, метавшейся по обочине, было опухшее, будто размазанное лицо. Длинные черные волосы, обычно гладкие и прямые, растрепались и потускнели. Она топталась на месте, будто две силы тащили ее в противоположные стороны, и потрясала кулачками. Она выкрикивала что-то вверх, туда, где в разрывах сизых туч проглядывала ровная голубая заливка неба, – а прокричавшись, закрывала лицо ладонями, и ее плечи содрогались от рыданий.