Драмжер осторожно встал перед ее дверью на колени и приложил ухо к отверстию, через которое была пропущена веревка от щеколды. Изнутри доносилась какофония звуков: шорох набитого кукурузной соломой матраса, негромкие стоны Блоссом и тяжелое дыхание — не иначе, как самого Бенони. Драмжер замер; стоны делались все громче, матрас шуршал все оглушительнее. Раздался мужской хрип, женский крик — и все стихло.
Драмжер понял, что пора отправляться восвояси. Его любопытство было удовлетворено: по крайней мере он знал, куда подевался Бенони. Однако от подслушивания к нему вернулось возбуждение, недавно удовлетворенное вручную, отчего только усилились злоба и зависть к Бенони. Соблазн дождаться Бенони и надавать ему тумаков был велик, однако он вовремя понял, что экзекуция разбудит всех слуг. Правильнее будет поспешить обратно в постель. Когда он крался мимо комнаты Лукреции Борджиа, у него под ногой скрипнула шаткая половица, и он застыл от ужаса; впрочем, из комнаты кухарки не донеслось более угрожающих шумов, чем прежнее тяжелое дыхание. Он благополучно добрался до своей комнаты и снова забрался в постель. Вскоре в коридоре заскрипели половицы, дверь медленно отворилась, Бенони подкрался к кровати и быстро растянулся у стенки, перебравшись через Драмжера, притворившегося спящим.
«Чертенок! — подумал Драмжер. — Повсюду пролезет! Вот и до Блоссом добрался. Надеюсь, это ему даром не пройдет».
Следует ли наябедничать на Бенони? Драмжер решил, что игра не стоит свеч: ведь у него не было доказательств. К тому же Бенони слишком находчив: того и гляди, свалит всю вину на Драмжера, и тому снова придется попробовать кнута. Он бессильно сжал кулаки, прислушиваясь к удовлетворенному храпу Бенони и еще пуще его ненавидя.
Следующие два месяца были отмечены суматохой, охватившей каждого на плантации Фалконхерст, вплоть до белых господ и слуг в доме. Хаммонд Максвелл готовился к отправке партии рабов на осенний аукцион — событие, происходившее раз в году, ради которого и проводилась кропотливая работа на протяжении всего предшествующего года. Это и был самый прибыльный урожай плантации Фалконхерст — красивые рабы с сильными руками и ногами, темные и не очень, беременные женщины и громадные мужчины с нерастраченными отцовскими возможностями.
События этого напряженно ждали на плантации все — и белые, и черные. Для Максвеллов оно означало пребывание в городе, роскошную жизнь в отеле «Сент-Луис». Для чернокожих то был долгожданный, великий день выхода в свет, то есть за пределы Фалконхерста, которым доселе ограничивалось их представление о мире. Никто из негров и негритянок, предназначенных к отправке, не оплакивал свою участь. Каждый мужчина готовился к этому дню с раннего детства — ведь, сколько он себя помнил, именно о нем судачили, его восхваляли, его качества приукрашивали изо всех сил. Рабов из Фалконхерста, отправляемых на аукцион, никогда не заковывали в кандалы. В этом не было необходимости, так как невозможно найти мужчину, который не предвкушал бы будущей вольготной жизни племенного негра на крупной плантации, где он только и будет что брюхатить девок, бездельничать, дрыхнуть и лопать от пуза, восполняя силы. Женщины предвкушали, как их будут спаривать с незнакомыми им пока мужчинами, благодаря чему они произведут на свет многочисленное потомство, которое поднимет их престиж в глазах новых хозяев. Фалконхерст был хорошим местом, а масса Максвелл — добрым хозяином, но впереди их ждали захватывающие приключения, а посему — в добрый путь!