Он задергался, как зверек в силках, тщетно пытаясь вырваться. Здоровенные негры не выпускали его запястий, ноги сковывали кандалы, тело тонуло в зерне. Потом его сотряс третий удар, сопровождавшийся хозяйским голосом, произнесшим «три», четвертый со словом «четыре»… Пламя охватило все его тело: оно уже испепелило спину и теперь гуляло по крестцу и бедрам. Пытка продолжалась, тело дергалось в безумных конвульсиях, не в силах противиться истязанию.
Из какого-то другого мира, из-за багровой завесы страдания, уже отгородившей его от жизни, прозвучали слова:
— Десять! Дай ему передохнуть, Олли. Мне надо с ним поговорить.
Полумертвый Драмжер не обратил внимания на то, что удары прекратились. Его нервы, мускулы, кожа приняли больше страданий, чем могли снести, однако удар, к которому уже приготовилось его окаменевшее тело, на этот раз так и не обрушился; вместо этого он, с трудом приподняв голову, увидел штанину Хаммонда.
— Наказание за Блоссом ты получил, — проговорил Хаммонд, наклонившись к нему. — Ты получишь еще десять ударов за вранье, если сейчас же не скажешь мне правду. Сознайся, что это твоя работа, — и не получишь больше ни одного.
Медленно, с неимоверным трудом Драмжер еще чуть-чуть приподнял голову, чтобы встретиться глазами с Хаммондом. К своему удивлению, он увидел в хозяйских глазах не гнев, а только жалость. Голгофа — не место для прозрения, и Драмжеру не было дано понять, что Хаммонд подвергает его наказанию не из садистских побуждений и не из оголтелой жажды мести, а просто отдает дань своему понятию о справедливости. Полумертвый от страданий Драмжер знал одно: его безжалостно истязают в наказание за чужие прегрешения.
Из его рта текла густая слюна, в горле стоял комок, мешавший говорить. Ему было слишком трудно держать голову приподнятой, и он бессильно уронил ее на мешок. Хаммонду пришлось наклониться еще ниже, чтобы разобрать слова, слетевшие с пересохших губ:
— Я вам не соврал, масса Хаммонд, сэр. Враньем было бы сказать, что это моя работа. Это Бенони.
— Упрямый дурень! — Хаммонд выпрямился и бросил Старине Уилсону: — Продолжай! Начнешь с плечей, потом ниже, ниже… — Он обернулся к рабам, одни из которых переминались от нетерпения увидеть продолжение пытки, другие корчились от ужаса. — Сейчас вы узнаете, что вас ждет, если вы станете обманывать меня или своих новых хозяев. Действуй, Старина Уилсон!
Короткий перерыв только усилил страдания Драмжера от нового удара. При слове «одиннадцать» он уже не закричал, а завизжал, как избиваемая собачонка. «Двенадцать!» По спине потекло что-то жидкое. Он знал, что это кровь. «Тринадцать!» Он не сомневался, что не доживет до следующего удара. «Четырнадцать!» Собственные зажмуренные веки показались ему багровым занавесом; он уже готов был лишиться чувств.