Он остановился и, нахмурив лоб, посмотрел в направлении леса.
– Пойдите, посмотрите, кажется, сюда кто-то идет, – сказал он лакею, подозвав его.
– Ваше превосходительство, там пролегает тропинка в Грейнсфельд, – осмелился заметить слуга.
– Очень мудрое замечание, любезный Браун, – это мне хорошо известно, но я бы не желал, чтобы тут шлялись в то время, когда я здесь. Много других дорог ведет в Грейнсфельд, – прибавил министр резко.
Между тем сквозь чащу леса мелькала чья-то одежда. Смертным, осмелившимся своим появлением прервать речь его превосходительства, оказался ребенок – дочь нейнфельдского пастора.
Увидев приближающуюся девочку, Гизела почувствовала на одно мгновение, как в душе ее шевельнулась боязнь быть осужденной окружающими ее особами за свои отношения с низшими, – малодушное, жалкое ощущение, унижающее человека, а с тех пор как общество, в силу права сильного и безответственности слабого, насильно разделило и расщепило себя, сделавшееся еще и виновником тех несчастных слез, которые люди заставляют проливать себе подобных…
Но природная честность характера победила плоды воспитания.
Молодая графиня быстро поднялась и движением руки остановила уходившего исполнять свои обязанности лакея.
– Папа, ты не должен прогонять от меня этого ребенка, – сказала она решительно, обращаясь к министру. – Эта та девочка, которая по моей вине чуть было не утонула.
И она взяла за руку подбежавшего к ней ребенка и поцеловала в лоб.
– Благодарю вас за апельсины, которые вы мне подарили! – воскликнула девочка. – Ах, как они славно пахнут!.. А мой голубой передник мама выутюжила, и он опять как новый!.. Мама идет за мной – мы идем в Грейнсфельд; я побежала вперед, чтобы набрать тете Редер земляники, а вас я охотнее угощу ею, чем тетю.
И она подняла крышку своей корзинки, полной душистых ягод.
– О, милая графиня, ваша обворожительная маленькая протеже разбалтывает странные вещи! – вскричала с едкостью госпожа фон Гербек. – На будущее я собственноручно буду запирать фрукты. В самом деле, не для ребенка же нечестивого нейнфельдского пастора выросли они!..
Гизела, немного смешавшаяся и покрасневшая при словах ребенка, гордо выпрямилась и холодно пристальным взглядом смерила маленькую толстую женщину.
– Как безумно из опасения, что скажут другие, скрывать свои поступки! – сказала она. – Моя обязанность была осведомиться о здоровье ребенка и доставить ему маленькое удовольствие за причиненный ему страх!.. Но, зная вашу ненависть к пасторскому дому, я была настолько малодушна, что не сообщила вам о своем поступке. И я наказана за это – в первый раз в своей жизни я чувствую себя глубоко униженной, ибо на меня падает подозрение во лжи! Не желая и не сделав ничего дурного, я должна стыдиться! – Яркий румянец разлился по всему ее лицу. – Ах, какое скверное ощущение!.. – проговорила она. – Это послужит мне уроком, госпожа фон Гербек! Никогда я не допущу себя до подобного малодушия и перед светом действовать буду так, как найдут лучшим и справедливым мой разум и мое сердце!