— Ну, так что? — все-таки еще спросил я. Мы уже лежали с книгами в руках, и Томка даже читала.
— Решай, — сказала она, положив книгу на одеяло и глядя вверх, в потолок. — Решай сам. Мне и так все нравится… Только чтоб потом не жалеть. Понял? Если откажешься.
И засмеялась. Хг-м-м… Есть у нее такой смешок.
А потом обняла меня.
Воскресенье
ВЫЗОВ 1-й
Мужчину зовут Мишей. Имя это выколото синим на худой руке, которую я держу в ладонях. Я ищу пульс, слушаю сердце, смотрю зрачки, проверяю роговичные рефлексы… Я снимаю с Мишиной шеи петлю из брючного обыкновенного ремня — под кадыком обнажается голубоватая вдавленная полоска — странгуляционная борозда. Через марлю, чтобы не скользило, я вытаскиваю Мишин язык, вставляю воздуховод и делаю несколько выдохов, рот в рот, воздух из моей груди — в его легкие. Потом я давлю на грудину — раз, два, три… а Маша, мой фельдшер, дышит в воздуховод.
Работаем, работаем.
И время уходит, и я решаюсь.
— Давай! — говорю я Маше.
Маша подает шприц с длинной иглой. Это адреналин. Руки мои маленько трясутся… Вкалываю в кожу, вот край ребра, провал! — неужели попал? И снова ладони на грудину — дави, дави.
Сколько прошло? Одна? Две минуты?
Стоп! И я чувствую, чувствую тот единственный момент, после которого — надежда. Вот! Вот оно!! Вздрогнуло и тихо-тихо застучало сердце. Вначале быстро, будто сбиваясь, потом медленнее и громче.
Два вдоха… Ну, Миша! Еще… Еще один.
Господи, думаю я, неужели я сделал это чудо? Только не спешить, только теперь не торопиться!..
Делаем укол за уколом, подсоединяем кислородный баллончик, и потихоньку я начинаю успокаиваться и осмысливать окружающее.
Ничего себе начало!.. Будет, будет теперь дежурство. Есть такая железная примета: какой первый вызов, такое и дежурство. Если, мол, первый вызов на седьмой этаж, то и все дежурство будешь таскаться по лестницам, а если на первый — лафа!
В углу, на табуретке — Мишина жена.
Молчит, в окно смотрит… Конечно, там сейчас интересно.
Разумеется, разумеется, поступок этот Мишин в первую очередь против нее. К ней.
Я задаю ей несколько вопросов. Тех, что положено.
Она вяло отвечает. Глаза сухие.
Да, да, четверо детей, да, да, он неврастеник, психопат, да, пил… Ага, ревность! Да, и ремень этот ревность.
Мы отвезли уже Мишу, куда надо, мы получили уже другой вызов, а я все думал про это дело. Про ревность.
Если я сделаю то, за что Томка станет меня ревновать, то она тогда сможет сделать то же самое. Будет иметь такое право. Морально, конечно. А я тогда умру. Во всяком случае, мне будет плохо. «Как же, — подумал я, — как же я позволю себе то, чего не позволяю ей? Это же будет не… справедливо!»