— А хочется? — спросил я себя.
И ответил: нет!
(…Ну, почти нет.)
Вот так вот! Такой оказался счастливчик.
Ну, а если бы я был, скажем, как Миша, если бы был болен или еще что-то, похуже, что тогда? Как бы тут?
Этого я, конечно, не знал.
Чужую беду руками разведу, а руки-то коротки.
ВЫЗОВ 2-й
Второй вызов был на Воровского, недалеко от нашей станции. «Плохо с сердцем».
— Как у нас со шприцами, Маша? — спросил я.
— Нормально, Василь Василич, — сказала Маша. — Много!
И улыбнулась мне через окошко.
Мы с ней «катаемся» в разных отсеках. Я в кабине, а она в «салоне», там, где стоят носилки, где перевозятся больные и где сильнее трясет. Так уж положено. Так уж положено, что я зову ее Машей, а она меня по имени-отчеству, хотя я ее младше и, наверно, даже глупее. Но так положено, и я не считаю себя мудрее того, кто так положил. Потому и еду в кабине и зовусь Василь Васильичем.
Не всегда мы дежурим с Машей, по-разному попадает, но когда с Машей — я рад. С ней хорошо.
На первый взгляд Маша не производит впечатления красивой женщины: полная, курносая, с раздвоенным таким носом, блондинка. Крашенная луковичной кожурой. Лет тридцати восьми. На центральной станции у нас она уже лет десять. И все ее любят, всем с ней нравится, все зовут ее Машей. И санитарки, и шоферы, и врачи: у нее хороший голосок, и она вечно поет. Частушки поет, разные песни, и даже романсы. Анекдоты пикантные рассказывает без малейшего смущения.
Раскроет входную дверь, перевалится этак боком через порог и скажет: «Привет честной компании!» И все улыбаются, и все ждут. Сейчас Маша выдаст. И Маша выдает. Иногда хорошо, иногда не очень. Когда устанет, особенно. Но вот за это-то «не очень», мне кажется, ее и любят больше всего. Блестящих-то остроумцев люди как-то побаиваются. Надежды на них мало человеку.
Да!.. и тут я делаю сентиментальное отступление, — муж у Маши болен раком легкого, и это даже мало кто знает, хотя у нас особенно такие вещи не скроешь. Еще у нее две дочери-школьницы, и живут они все в одной комнате, в коммуналке.
Вот кому квартира-то нужна!
Ладно.
На высокой никелированной кровати лежит пожилой мужчина — маленький, худенький, печальный.
— Проходите, доктор, садитесь…
Я прохожу, сажусь.
— Ну, что случилось? — в карьер с места начинаю я. — Что вас беспокоит?
— Спасибо, доктор, — тихо говорит он. — Мне уже легче. Я тут капелек выпил без вас. Не хотелось вызывать. Хозяйка вон!
Сбоку от меня кивает женщина в платочке, хорошая женщина, с хорошим лицом.
— Ну и хорошо, — говорю я, вынимая фонендоскоп, хотя мне уже маленько и стыдно за свой тон. — Давайте-ка все же послушаем.