Он как будто пожалел, что сказал лишнее, и умолк. Зато тотчас же заговорил граф Франсуа, словно желая загладить впечатление, произведенное на меня последними словами его сына.
— Пока, право, не стоит, сударь, говорить об этом, — сказал он, — вы и так все скоро узнаете. Позвольте мне лучше поздравить вас, как бы лично вы ни относились к этому, с тем действительно редким счастьем, которое выпало на вашу долю, на долю обыкновенного смертного человека: случай привел вас в дом вечно живых людей и, благодаря опять-таки вашему исключительному счастию, вам удалось на некоторое время приобщиться к их жизни…
— Я надеюсь, среди нас вам станут доступны чистые наслаждения разума! — восторженно перебил его виконт Антуан. — Пока вы будете нашим гостем, вам откроется, при нашей помощи, понимание истинных радостей жизни: вы постигнете красоту дня и прелесть ночи — два лучшие дара природы, которые люди не умеют ценить. Ваш век — это царство сухой науки и грубого механизма, он весь погрузился в погоню за материальным благополучием и комфортом. Естественные радости бытия ему неизвестны; забыв их, ваше поколение не может наслаждаться ими. Я уверен, что и вы, пробираясь недавно вслед за мною по сырой от дождя горной пустыне под мрачным небом, только проклинали и скользкую тропинку, и мокрые кусты. Вам, вероятно, не пришло и в голову взглянуть на окружавшую вас поистине поэтическую картину: вашей душе ничего не могли сказать ни темные массы насупившихся гор, ни облака, белой пеленой окружавшие их вершины, ни прозрачный серебристый покров, в который куталась зябкая природа…
Я слушал, и еще раз удивление победило во мне чувство страха. Чем-то невероятным казались мне мягкие, проникнутые поэтическим чувством слова в устах этих страшных людей, заведомых вампиров и почти что людоедов. Иначе трудно было назвать тех, чья жизнь поддерживалась за счет человеческой крови и тела; я слушал их слова без содрогания — настолько я был подавлен всем происходившим вокруг — думал о тех несчастных жертвах, которые крепкими и здоровыми входили под этот кров, чтобы выйти отсюда бледными и бессильными: и единственной целью этих преступлений было дать возможность трем старикам неустанно отдаваться их «чистым наслаждениям разума»…
Теперь граф Франсуа, молчавший, пока говорил его сын, пристально смотрел на своего отца: тот все не шевелился, как будто умер в глубине дормеза. Не знаю, прочел ли граф что-нибудь на этом совершенно неподвижном лице, на котором я не видел ни малейших признаков жизни или выражения. Но, во всяком случае, он вдруг обернулся ко мне и сказал: