Как всегда, в конце наших нежных свиданий, Мадлен стала говорить, что невозможно так забываться, что у нее голова идет кругом, и она растеряла все до единой своей гребенки и шпильки!..
Я с упоением вслушивался в звуки ее голоса…
Она поднялась с трудом и даже побледнела от сделанного усилия; потом беспокойным взором огляделась вокруг. Я испугался, думая, что при виде убогой обстановки комнаты с ее голыми стенами, окном, закрытым решеткою, и одним единственным соломенным стулом посредине, моя возлюбленная сейчас удивится и встревожится, и милая светлая улыбка исчезнет с ее лица… Но нет, опасения мои были напрасны! Видно, крепко держалась невидимая повязка, наложенная на глаза бедной жертвы. И эта комната, бывшая тюрьмой для моей милой, не показалась странной ее затуманенному взору.
Мадлен только спросила:
— А что, дорогой мой, семи часов нет?
Я, смеясь, ответил:
— Нет, моя радость…
Она весело тряхнула своими волосами, и они блеснули, словно озаренные лучами солнца; потом опять лениво упала на подушки, едва смяв их прикосновением своего тела:
— В таком случае, я полежу еще немного!.. Не беда, если и запоздаю к обеду… Ты не можешь даже и представить себе, до чего я устала!..
И она лежала, не шевелясь, со счастливым выражением лица, а я едва решался касаться губами ее изнуренного тела.
Нет, я ничего не скажу ей, ни одного слова, о том, чего ей не нужно знать. Ей ничего не известно. Пусть же остается при ней это великое преимущество неведения! Не мне лишать покоя ее жизни! Да и к чему бы это могло послужить? На меня одного направлен тяжкий удар судьбы, и я найду в себе силы перенести один свое отчаяние, свой ужас — все крушение моего прежнего счастья. А она… она никогда ничего не узнает… Она вернется домой свободная и беззаботная, воскресшая для жизни. А я останусь и, молча, пойду на встречу моей участи…
Ведь в награду за мое молчание я получил, по крайней мере, этот час свидания, полный неги и любви — я ничем не хочу омрачать его кратковременной радости…
Теперь она совсем проснулась и стала болтать, я слушал ее, и мне казалось, что слабые приветливые огоньки вспыхивают в непроглядном мраке этой страшной ночи…
— Представь себе… — говорила она, бессвязно переходя от одного рассказа к другому, — в последний вторник у моей портнихи…
А через несколько минут:
— Знаешь, эта Мари-Терез!.. Ну та самая, которая на моих глазах ухаживала за тобой на морском балу…
И опять говорила она уже о новом предмете:
— В следующий раз, когда мы поедем вместе верхом…
А я обеими руками гладил ее мягкие волосы, ее теплую кожу, бесконечно радуясь, что вижу ее такой, какой всегда знал ее, что она, действительно, жива и будет жить…