Я уже знаю правила и обычаи здешних приемов и потому нисколько не удивлен тем, что появляется леди Эдит. Я вспоминаю мой первый визит, когда леди Эдит вошла ко мне; точно так же и я, несмотря на мое удивление, был все-таки с нею вежлив. Сегодня у меня нет охоты быть вежливым.
Начнем ex abrupto. Мы, гусары, любим начинать атаку сами.
— Мадемуазель!.. (Пусть не ждет, чтобы я назвал ее леди!) Как мило с вашей стороны, что вы спешите развлечь меня каждый раз, когда я прихожу с визитом к леди Фалклэнд!..
Она взглядывает на меня искоса. Хоть она и не француженка, все же ирония ей достаточно понятна. Она не сразу парирует удар, но, наконец, решается:
— Напротив, это вы так любезны, что так часто приходите навещать леди Фалклэнд. Ведь вы живете так далеко… Должно быть, она представляет для вас неотразимое очарование!
— О, прогулка по Босфору в такое время — одно удовольствие. Ноябрь нынче совершенно похож на июнь. Я перестаю удивляться тому, что ваш кузен так упорно остается жить за городом, в этом уединенном доме, который как будто создан для влюбленных…
Тонкие губы сжимаются. Если бы мы фехтовали, я, наверное, услышал бы возглас: «Удар!» Но это не фехтование, а дуэль. Посмотрим!.. Враг рвется в бой. Он даже нападает, вместо того чтоб защищаться:
— Для двух влюбленных?.. Этот дом?.. Вы, наверное, шутите, полковник! Он слишком огромен, слишком холоден и мрачен!.. Вот если б вы говорили о павильоне на берегу пролива… Да, там все мило, изящно, романтично… И ночью каики пристают, когда им вздумается…
Ты даже так?.. Это слишком похоже на гнусность. Ты хочешь быть битой, милая? Тем хуже для тебя!
— И дом, и павильон одинаковы: в них можно замерзнуть. Но вы, англичане, кажется, не боитесь зимы в деревне. Ведь вы, мадемуазель, воспитаны, кажется, в Шотландии, в суровом замке, у вашего брата, как мне говорили?
Серые глаза мечут молнии. На этот раз я коснулся открытой раны. У леди Эдит захватывает дыхание, она жадно глотает воздух, прежде чем ответить. Старая обида не утихла в этом полном ненависти сердце. И я жестоко напомнил ей об ужасном дне ее бегства из Шотландии, когда ее брат, неумолимый и гневный судья, прогнал ее, как прогоняют проворовавшуюся прислугу… Ну теперь мне достанется… Вот только она придет в себя! Но… Входит леди Фалклэнд:
— Каждый раз, когда вы приходите, господин де Севинье, меня точно нарочно забывают известить!
В отсутствие мужа она еще бывает если не весела, то оживлена. Конечно, это все еще не тот живой, почти веселый товарищ, каким она бывает во время наших прогулок по Стамбулу; не та мужественная женщина, которая борется со своей тоской, призывая на помощь всю свою беспечность и силу воли — нет. Но это и не то подавленное существо, которым она была в воскресенье, когда, глубоко уйдя в кресло и склонив голову, она так упорно молчала.