Любопытно, что уже тогда я в поисках выхода из положения прежде всего подумал об артиллерийском сержанте, а не о моих драгоценных родственничках. Я еще не мог знать, что в ближайшие дни их не увижу, поскольку они сбежали на Даленхольм.
Сержант не клялся мне в вечной дружбе (что порой проделывал Артамон) и не был моим родственником, но он пришел на помощь именно тогда, когда помощь стала необходимой. Сам он утверждал, будто ему охота решить задачку. Если бы я знал подлинную причину! Возможно, я бы возмутился, пришел в ярость, долго негодовал. Но теперь, по прошествии времени, я могу оценить и правоту Бессмертного, и его мужество.
Натали сильно расстроилась из-за того, что я увижу ее спящей и бог весть что о ней подумаю. Я стал утешать ее тем, что сам собираюсь заснуть, поэтому мы окажемся в равном положении. Но она была воспитана в слишком хороших правилах, что в мирное время, скорее всего, просто замечательно, зато довольно обременительно в пору испытаний. Я несколько раз чудом удержался от того, чтобы сказать ей: сударыня моя, да ты ведь уже столько времени живешь в одном помещении с переодетым мужчиной, нисколько его не стесняясь, даже требуя его помощи при одевании и раздевании!
Очаровательная невинность Натали, ухитрившейся выйти замуж и не утратить девического взгляда на мир, трогала меня до глубины души – слушая ее невинные речи, я возвращался в прошлое, когда мы обещались любить друг друга вечно. И пускай мы сидели сейчас в темном подвале, где пахло пивом, плесенью и Бог весть чем еще, я душой был в том незабвенном прошлом… точнее, половиной души, а вторая половина прекрасно знала, что нам не суждено быть вместе… как это получалось – я не понимаю…
Наконец она решила, что тоже будет спать сидя. Это было мужественное решение – и совершенно нелепое. Она уселась в трех вершках от меня и завернулась в девкино покрывало. Потом она догадалась, что сама закуталась, ая-в одной лишь матросской полосатой куртке.
Мне пришлось поклясться всеми святыми, что я, сидя с ней рядом под одним покрывалом, не посягну на нее даже в помыслах и не позволю себе ничего лишнего. Честно говоря, я и не собирался.
Какое-то время мы сидели рядом и, разумеется, заснуть не могли, это по заказу не делается. По странному капризу сознания и чувств я вспомнил Анхен. Ее любовная простодушная щедрость, не обремененная моральными соображениями, казалась мне сейчас лучше той добродетели, которую силком вбивают в головы девицам на выданье. Да и сама Анхен с золотыми колечками выпущенных из-под чепчика волос, с голубыми глазами, глядевшими невинно, как у дитяти, со вздернутым носиком и круглыми щечками, деловитая и забавная Анхен казалась мне во сто раз красивее, чем была на самом деле. Нет, я и тогда уже не путал красоту с доступностью, просто Анхен ушла туда, где нет поцелуев, и, недосягаемая, стала для меня прекрасной именно поэтому.