Очевидно, все мои мысли и чувства тут же отразились на лице моем, потому что Артамон и Сурок сразу стали меня теребить, требуя объяснений.
Я, от возмущения ругаясь самым непотребным образом, изложил им ход своих мыслей.
– Проклятый француз! – воскликнул Артамон, а Сурок заявил:
– Теперь видишь, Артошка, как нам важно, чтобы ты расспросил Эмилию?
Артамон прямо зашипел, как змей. Эмилия почему-то внушала ему неподдельный ужас.
– А ты, Морозка, не отчаивайся! – сказал мне Сурок. – Может, все это еще окажется нашими нелепыми домыслами…
Он искренне хотел меня утешить, хотя сам уже был убежден в том, что мы имеем дело с мужчиной.
– Как же с домыслами, когда это чудовище носит на груди портрет своей любовницы! – воскликнул я. – Прежней, надо полагать! У него они не переводятся!
– Какой любовницы?! Какой портрет?! – загомонили мои родственники. – Ты про портрет ничего не говорил!
– Как не говорил? – мне казалось, что тогда, в лодке, я им обоим, хоть и бестолково, но изложил все свои похождения.
Портрет, вынутый из оправы, был завернут в платок, платок засунут в мою двууголку, которая вместе с мундиром пряталась в вещах Артамона. Мы зажгли свечку, вытащили платок с портретом и развернули. Сурок и Артамон уставились на миниатюру с превеликим любопытством. И то сказать – девица, на ней изображенная, была хороша собой.
– Экая заносчивая… – пробормотал Артамон. – И кто ж такова?
– Кабы я знал… Но эта девица имеет какое-то отношение к треклятой Луизе, или Луи, или я уж не знаю, кто этот оборотень!
И я рассказал, как меня просили сохранить портрет и вернуть его при встрече, я же вынуть-то вынул, а потом просто позабыл отдать, да и напоминаний не было.
– Узнаю тебя, Морозка, всегда ты был непредприимчив, – заметил Артамон. – Я бы уж не забыл осторожненько расспросить о портрете.
Сурков же, взяв миниатюру, уставился на нее, приоткрыв рот.
– Он – точно мужчина. Теперь я это понял окончательно. Говоришь, сам не мог вынуть портрета из оправы? Какая чушь! Просто он не хотел этим заниматься в присутствии новой своей любовницы! Она, видно, и знать не знала, что мусью Луи таскает при себе такой любовный сувенир! – Сурок просто кипел возмущением.
– Я собирался расспросить, но все время забывал портрет дома…
– Долгонько ж ты собирался! Сколько, говоришь, тому мусью Луи? – спросил Артамон, отнимая у Сурка портрет.
– Я его не крестил. На глазок ему уж немало, едва ль не ровесник матушки моей. Или чуть помоложе.
– И хранит в медальоне портрет девицы? Так это, может статься, его дочка, – Артамон уселся так, чтобы свечка получше освещала портрет в его огромной руке.