— Погоди! Что за Калистратов такой? — напрягся Георгий. — Женька, говоришь? Откуда его знаешь? Он, случаем, в начале тридцатых на Соловках не сидел?
Андрей Андреевич прикусил губу, да было поздно. По его лицу пробежала тень: доперло до него, что сболтнул лишку.
— Да, брат, не надо было тебе про это говорить, да уж теперь что. Слово не воробей… Ты верно говоришь, Женька Калистратов — тот самый шнырь, что с тобой в СЛОНе на «перековке» сидел. Вот, понимаешь, в отличие от тебя перековался, человеком стал, да не просто человеком — большим начальником заделался. Мой, между прочим, командир. — Рогожкин цыкнул зубом как бы с досады или от зависти и перешел вдруг на доверительный шепот. — Помнишь, я тебе в Казани всю твою анкету пересказал? Так вот он мне про тебя целую политинформацию прочитал. Он же тебя по тайному указанию пас с самых Соловков. И за гастролями твоими ленинградскими, и казанскими, и прочими следил в сильный бинокль. У него на крючке ты, парень, как с Соловков был, так и остаешься… Эх, нельзя мне тебе это рассказывать — служебная тайна. Но мы ж с тобой вроде как кореша теперь…
— И кем же у вас Женька Калистратов служит? — тихо, врастяжечку поинтересовался Медведь.
Рогожкин замахал руками и прикрыл глазенки:
— Все, все, больше ни слова. Я тебе ничего не говорил! Идем!
Они вышли на улицу, и Рогожкин двинулся в сторону трамвайной линии.
— Может, пехом пройдемся, — предложил хмуро Медведь. — Чего по трамваям толкаться. Тут же недалеко.
— Что ты! Пешком в ЦУМ? Мороз такой! — воскликнул Рогожкин так, как будто Медведь произнес что-то кощунственное, но, заглянув ему в глаза, сразу же и согласился. Было в глазах Медведя нечто пугающее, чего раньше там энкавэдэшный опер не замечал — лютая злоба, слепыми зрачками выглянувшая из мрачной бездны адского морока. — Ну, пешком так пешком, — пробурчал Рогожкин и, поплотнее завернув шарфом шею и подняв воротник драпового пальто, крепко задумался над внезапной переменой в настроении вора. С этим лучше в друганах оставаться, подумал Андрей Андреевич с легким содроганием, потому что недругов своих он голыми руками порвет — не смотри, что с виду невысок да не крепок особливо. Видать, чем-то сильно не угодил ему Евгений Сысоич.
А Медведь размашисто шагал, вонзив взгляд в тротуар, и думал о Калистратове по кличке Копейка. Ишь как высоко взлетел босяк… Сколько ж они знались? Года три, пожалуй. Женька Копейка за время своей «перековки» на Соловках никогда ему лично дорогу не перебегал, слова дурного не сказал — ни в глаза, ни за спиной — и никакой подлянки не учинил. Но прекрасно помнил Георгий, что угадывался в Копейке какой-то затаенный изъянчик, как бы малозаметная червоточинка — а что это было: то ли его неприкрытая жадность и взрывной азарт, то ли обостренная обидчивость и хитрющая угодливость, которой он даже как-то бравировал, когда общался с признанными вожаками урок, к каковым относился Медведь, один из самых молодых волчар в соловецкой стае?..