Неожиданно новым залогом спасения в мутной воде показалось нечто громоздкое, какое-то подобие кованой цистерны или… фургона?! Викентий Алексеевич, точно шестым чувством, узнал этот «фургон». «Господи! Да это же „телега печенега“! — ему вдруг вспомнилось меткое выражение одного из боевиков, убитого во время налета на Семеновском мосту. — Значит, я в Фонтанке. Рядом должна быть полынья или какая-нибудь прорубь. Так и есть!» Над затонувшей каретой был явный просвет во льду. Думанский подплыл к ней, смог без труда перерезать аксельбант о рваное железо и, избавившись от ставшего уже ненавистным трупа, оттолкнулся ногами от крыши и — слава Тебе Господи! — вынырнул на воздух. Интуиция не обманула его: он точно угадал место — рядом виднелись задранные вверх фермы Семеновского моста!
Еще не вполне осознавая, что выпутался наконец из чудовищной, казалось бы безвыходной, ситуации, он как мог обмыл лицо, а затем прилег на снег, чтобы отдышаться. Чувство легкости, почти невесомости, готовности взлететь в открывшееся взору бездонное небо было не сравнимо ни с чем, ни с каким испытанным прежде наслаждением.
Вдруг в стороне, возле берега, послышался какой-то грохот и скрежет, а по льду пошли трещины. Думанский вскочил на ноги и увидел, как затопленное зловещее судно-морг пошло ко дну. Он едва успел прочитать на борту надпись латиницей: «St. Valentin». Что-то зашевелилось на дне сознания, подсказывая Викентию Алексеевичу — где-то он уже слышал такое название, но мозг его за последние дни, даже часы, был просто истерзан, и в памяти иностранное словосочетание не прояснилось, оставшись не более чем именем католического святого.
Зато Думанский увидел нечто другое — то, что уже проверил на себе самом, но что теперь открылось во всей своей ужасающей сущности для обозрения любого зоркого прохожего, способного разглядеть с одного берега Фонтанки каменную стену другого. Когда кошмарный «St. Valentin» обнажил свой причал, в гранитной кладке открылся выход того самого желоба-мясорубки, который регулярно перерабатывал «органические отходы» реинкарнации «сверхчеловеков»: в круглое, буквально «обросшее» запекшейся и вымазанное свежей кровью жерло можно было без труда разглядеть и мощный винт-жернов с остатками людской плоти — весь поистине адский механизм, позволявший мясникам-масонам Бог весть сколько времени буквально прятать в воду концы своих чудовищных ритуалов.
Адвокату стало окончательно невыносимо смотреть на мансуровский дворец, где пришлось испытать столько ужасного и невообразимого нормальным сознанием, и он повернулся к другому берегу. Взгляд Думанского задержался на полынье, через которую он минуту назад все-таки вырвался на свет Божий, и здесь его поджидал еще один «сюрприз». Труп Кесарева, вероятно, потревоженный в момент, когда «Святой Валентин» канул на дно, напротив — всплыл на поверхность и теперь застыл у закраины полыньи. Природное благородство точно приказало дворянину Думанскому вытащить из воды останки поверженного врага. Нет, он уже не задумывался над судьбой этого, теперь совсем чужого, тела, но блеснувший на семеновском мундире недоступный бесовскому поруганию и спасительный для Викентия Алексеевича белый крестик Георгиевского ордена 4-й степени заставил его почтительно нагнуться, снять награду-святыню с изодранного голубого сукна и, бережно протерев, с молитвой спрятать во внутренний карман кесаревского сюртука. Посмотрев на мертвеца в последний раз, адвокат вынес печальный вердикт: «Хоть и был ты в банде „Святого Георгия“, а крест-то ты не заслужил! Не то что орденский, но, видно, и могильный…»