Михеич еще выпил уже из новой бутылки, принесенной мной, и вдруг сказал:
— А выгнала она меня не за пожар! Понял! Леонидовна — она человек! Могла и в тюрьму упечь, а я вот он, жив, здоров.
Тут Михеич замолчал. Я подлил ему.
— А ты меня не спаивай! — вдруг озлился Михеич. — Хочу говорить — говорю. Хочу молчать — буду молчать.
— Еще раз говорю, Михеич, вот тебе благодарность за информацию, — и я выложил перед ним три десятитысячные бумажки. — Но уж начал говорить — давай до конца.
Михеич шмыгнул носом как-то совсем по-детски и сказал вдруг совсем трезво:
— После пожара инвентаризацию делали. В подвале какой-то коробки недосчитались. А я возьми да и скажи, что еще в девяносто первом годе, когда Ольга Леонидовна здесь не работала, старый директор «цедулю» получил: из запасников перевезти в Вологду какие-то там предметы. Машина пришла с нарочным, милиционер при форме. Коробку ту самую погрузили, нарочный все кричал: «Осторожно, это же музейные ценности!» Все, кто там был, в документах расписались. Потом директор в Вологду позвонил, в музей, а там говорят, никакой посылки не получали, он в райисполком позвонил, и там говорят, никого не посылали.
Директор перепугался и дал деру. Говорят, так и не нашли его до сих пор. А когда Ольгу Леонидовну назначили, она поначалу инвентаризации не провела, а уж потом, когда пожар случился, вдвоем со Светланой они все переписали. Ну и меня уволили вроде за пожар, но я так полагаю, что допустил халатность, потому как сторож должен за все отвечать! Во как я думаю! А Ольгу Леонидовну ты не тронь! — вдруг помотал он пальцем, потом пошарил рукой по столу, откинулся на спинку стула и вдруг сполз набок и, не удержавшись, упал.
Я подошел, потрогал пульс, приоткрыл веко. Все вроде было в порядке. «Жестокая необходимость», — подумал я, вспомнил мужиков в бане и подумал о том, что круговая порука, конечно, поставлена хорошо, но историю Михеич рассказал не всю. Иначе вряд ли мужики пресекали бы друг друга. Надо идти к директорше.
Ольга Леонидовна вздохнула, увидев меня. Я поспешно сказал:
— Ольга Леонидовна, я ни в чем больше не сомневаюсь, мучить вас не буду, только вот о прошлых делах спросить хочу: во-первых, что было в той пропавшей коробке? И, во-вторых, известна ли ее дальнейшая судьба?
— Не знаю, кто это вам все рассказал, — сухо начала Катушева, — но раз уж знаете, то расскажу до конца. В коробке у нас в запасниках хранились разрозненные предметы из двух сервизов. Опять же фарфор Светлозерского завода. Его увезли по поддельным документам, директор бывший сбежал. Кстати, конец этой истории вовсе таинственный и трагичный. Нарочный, Алексеем вроде звали, приезжавший за фарфором, через неделю объявился в Светлозерске, кто-то сообщил в милицию, потом его видели в Чикине. Пока участковый до Чикина доехал, человека этого уже в живых не было. Напился в местной столовой, пошел зачем-то в лес. Собутыльники говорят, все кричал: «Меня Дима из Питера ждет на кордоне». Очевидно, утонул в болоте, во всяком случае пропал, нигде его больше не видели. А у нас не то что пьяному, а и трезвому ходить в лес одному опасно. Ему говорили: не ходи один. Вот будет завтра оказия — телега пойдет, тогда и найдешь своего Диму. Нет — ушел.