– Живет нормально. Развелась. Свободная. Детей нет. Сейчас в какой-то темной фирме служит. Но себя не роняет, в блуде не замешана. Однако часто ей томно бывает. Тогда ко мне в подвал бежит: хорошо у тебя, Максимыч, посижу немного, душой оттаю. А что? – Он встал, поддернул брюки, гордым взором окинул свои владения. – Не слабо? Даже печка есть, – кивнул в сторону чугунной «буржуйки», за дверцей которой яростно рдели жаркие угли. Когда разоряли гостиницу и она переходила в частные руки, Максимыч стащил к себе в подвал все необходимое. Здесь стояли потертые и мягко продавленные плюшевые кресла, деревянная двуспальная кровать с шикарным пружинным матрацем, платяной шкаф с незакрывающимися дверцами, трюмо с мутным зеркалом, драные пуфики и банкетки. Все это было собрано в одно место напротив двери, а по обе стороны тянулся нескончаемый подвал, начиненный ржавыми трубами с громадными вентилями, уложенными вдоль стен на кронштейны кабелями всех сортов и качественного состояния. На трубах и кабелях были расставлены заряженные мышеловки.
– Ты надолго к нам? – поинтересовался Максимыч. – Или проездом?
– Еще не знаю, – не соврал я. – Как получится.
– Поживи, – Максимыч оживленно потер руки. – Мы с тобой в Пещеры слазаем. В «чайнике» посидим. Детство безоблачное вспомним. Я тоже там давно не был. Теперь небось туда и не пролезу, – похлопал себя по брюху. – Но одно время там жил, в «чайнике». Когда бомжем стал. Меня ведь соседи из квартиры выжили, умело – как потомственного алкоголика. Площади им маловато было. Но, правда, – он усмехнулся и виновато поскреб макушку, – не долго радовались, сами съехали. Когда от квартиры ничего не осталось.
– Не понял.
– А у них там какой-то этот… полтергей начался. Стулья стали летать по комнатам, да все больше в окна, лампочки в сортире взрываться, горшки цветочные запрыгали… по постелям. А потом самовозгорание случилось… дотла. – Максимыч опять виновато усмехнулся.
– Как это тебе удалось? – с интересом одобрил я.
– У тебя не получится. – Глаза его хитро блеснули. – Ты в «чайнике» подолгу не сидел. А я думаю, все от него началось, заразился чем-то. Помнишь, как я все, что хошь, отгадывал, вещи находил. Потом заметил, что чувствую, когда человек врет. А потом вообще стал людей внутри видеть. А если пригляжусь – и вовсе все внутренности различаю. И где темное пятно, уж знаю – там болезнь гнездится.
– Максимыч, – сказал я, закуривая, – ты в детстве такой серьезный был, практичный, совсем не фантазер. И куда все это делось? В «чайнике» осталось?
Ночь длилась. Прекрасная чистая дружеская ночь. Без гнева, без ненависти, без страха и душевной боли. Такая ночь дает новые силы. Для завтрашнего дня, о котором не хотелось думать. И не надо. Всему свой черед, свое место.