– Леша, – жалобно попросила Глаша, когда мы подходили к кладбищу. – Забрал бы ты Поручика, пропадет бедный. Все на могилке сидит. Исхудал, облез, а не уходит, погибнет кот. Я его сколько раз к себе относила, все удирает. Ты забери его, приласкай.
Могилу Полковника я узнал издалека, хотя до этого на ней не был: сперва меня держали, а после сидел по подписке. Даже на похороны, сволочи, не отпустили.
Среди ветхих и свежих крестов стояла железная пирамидка с красной звездой, заваленная до портрета высохшими цветами. Среди них сидел, собрав лапки в одну точку, Поручик и смотрел на меня огромными глазами обиженного, непонимающего ребенка.
Я присел перед ним, он взобрался мне на плечо и стал тереться головой о шею, будто шептал на ухо свои обиды.
– Сегодня приберу цветы, – сказала Глаша, – все жалела. Да уж посохли совсем.
Мы собрали цветы, вынесли их за ограду, и я положил свои красные гвоздики. Глаша развязала узелок, расстелила его на скамеечке. Поручик свернулся у меня на коленях.
– Давай помянем, Леша, хорошего человека, – она приподняла стакан, – пусть знает, что мы его не забудем.
Мы выпили, стали молча закусывать.
– Он тебя любил, – сказала Глаша, утирая глаза, – скучал без тебя, все говорил про тебя, что… – Она не сдержалась и закрыла заплаканное лицо руками. – А какие песни мы с ним, бывало, пели. Он все больше старые любил, совецкие… с душой песни… Да ты знаешь. – Она снова наполнила стаканы. – Ты не мучай себя, Леша, не казни. Он ведь по своей воле за тобой пошел. Не мог он не пойти. Очень за страну терзался, предателей ненавидел. Мы ведь привыкли за счастье Родины жизни свои отдавать. Немало уж отдали… А счастья все нет.
– И не было? – спросил я, смахивая со скамьи упавший с дерева лист.
– Только сейчас и поняла, что было. Когда лишилась. А до того не задумывалась – что это такое? Да ладно, ты-то как? С женой-то замирился?
– Ненадолго. Сегодня опять ушел. Видно, уже насовсем.
– Вот и я думаю – не сладится у вас. Бывает, беда и тревога сдружат навек, а бывает, что и наоборот. Через все уже вы с ней прошли. Больше нечего вам вместе ждать, все пережито – и радость, и горе. Порозно вам теперь ищи. Ты уж не серчай на нее. Нет тут виноватых. Вы свою чашу общую до дна уже осушили…
– Меня тут никто не спрашивал? – переменил я разговор.
– А как же! Раза два уже был мужик, все вокруг дома ходил, в окошки заглядывал…
– Какой мужик, Глаша?
– Обычный. В пиджаке. Говорит. Сергеев-то тут бывает?
– А ты что?
– Говорю, бывает…
Аи да молодец, Глаша!
– Говорю, седьмого числа обещался приехать.