Три сестры сквозь голубые сумерки смотрели на мать, которая стояла на другом конце церковного дворика и разговаривала с мужчиной, которого они не знали.
— Одному Богу известно, — вздохнула Алисия, пожимая плечами. — Но пусть она не задерживается, становится холодно. — Она вынула из сумочки сигарету и попыталась согреться, закурив.
— Ты знаешь, кто он, Грейс? — спросила Леонора.
Грейс задумчиво приложила длинные белые пальцы к губам.
— Это дядя Луис, — медленно ответила она.
Алисия переминалась с ноги на ногу от нетерпения.
— О, я его помню! Тот сумасшедший дядюшка, о котором никто никогда не говорит, — сказала она, намеренно акцентируя каждый согласный звук в словах. Алисия не привыкла сдерживаться либо думать о ком-то, кроме себя. — Давайте подойдем и узнаем, действительно ли он сумасшедший.
— Нет, оставь их, — сказала Грейс. — Им есть о чем поговорить.
Леонора озадаченно посмотрела на сестру. Алисия была только счастлива вернуться в дом матери. Она гортанно расхохоталась.
— Меня это устраивает! Я замерзла. Мне, правда, нет никакого дела до сумасшедшего дяди Луиса. Давайте пойдем домой и погреемся. Тетя Сисли и Энтони подождут ее.
Когда Луис Форрестер вышел из тени и направился к ней, Одри показалось, что долгие годы растворились в тумане. Чтобы не упасть, она оперлась рукой об одну из могильных плит. Под черным пальто на нем был очень простой костюм, и шляпа по-прежнему косо сидела на голове. Он двигался так же странно, как в юности, — слегка пританцовывая при каждом шаге, словно все время слышал грустную мелодию танго, эхом доносившуюся из прошлой, далекой жизни, когда он был еще молодым и ему было для кого танцевать. Когда он подошел ближе, Одри прочитала в его нежных голубых глазах все то же тайное желание. Казалось, при виде нее он больше не мог сдерживать свои чувства, которые с годами стали только сильнее. Он переступил через несколько десятилетий и принес с собой свою улыбку, свой запах и все воспоминания, заставляя ее вновь пережить все то, что изменило и поглотило их наивные юношеские ожидания, отразившись глубокими усталыми складками у него на лбу.
Секунду он стоял, вглядываясь в ее черты, лаская каждую черточку лица, которое хранил в памяти все эти бесконечные дни одиночества, в ожидании, перераставшем из года в десятилетие, которые, в конце концов, стали такими долгими, что он потерял им счет. Утеряно было все, кроме цели — быть рядом с ней. И теперь ожидание подходило к концу.
— Ты не сердишься? — спросил Луис, вынимая руки из карманов и опуская их вдоль туловища.